«Абверштелле–Остланд», что завербован агент с большим будущим.
После беседы с новичком Шнеллер почувствовал, что этот русский сумеет завоевать расположение своих соотечественников и проникнуть в их замыслы. Шнеллер решил сделать Никулина своим агентом, так как лично отвечал за контрразведывательную работу в Валкской школе.
— Я решил, господин Никулин, предложить вам поработать на фюрера здесь, в Валке, — сказал Шнеллер, испытующе посмотрев на Николая Константиновича.
— Каким образом? — невозмутимо спросил тот.
— Меня и майора Рудольфа как руководителей школы кое–что беспокоит. Некоторые агенты, которых мы направляем за линию фронта, являются с повинной к русскому командованию.
Шнеллер ощупывал глазами буквально каждый мускул на лице Никулина, желая подметить, как он будет реагировать на такое сообщение. Но Никулин спокойно выдержал взгляд начальника и с сочувствием в голосе ответил:
— Это плохо, господин капитан. Больше того — опасно.
— Именно опасно, господин Никулин. Опасно! Для немецкой армии, для фюрера, для нашей с вами победы.
«Ну, для нашей победы, победы советских людей — это совсем неплохо», — мысленно отметил Николай Константинович, а вслух сказал:
— Видимо, в школе неважно поставлена воспитательная работа, господин капитан.
— Дело не в этом. Мы недостаточно изучаем своих курсантов. С вашей помощью я падсюсь г.ыявлять тех агентов, которые намереваются перейти к русским. Мы должны ыавести образцовый порядок в школе. Я надеюсь на вас.
В сложное положение попал Николай Константинович. Он зпал, что немецкая разведка считает компрометацию агента совершенно необходимой. Заставить человека совершить преступление перед Советским государством — значит закрыть ему дорогу назад, накрепко пристегнуть к колеснице абвера. Вот и его хотят скомпрометировать, предлагают стать провокатором, выдавать патриотически настроенных людей.
Шнеллер видел, что Никулин задумался и не торопил его с ответом. Немецкому разведчику, завербовавшему на своем веку немало агентов, приходилось видеть всякое. Одни сами предлагали свои услуги. Других не требовалось долго уговаривать. Третьи предложение работать на контрразведку встречали с негодованием, пока их не припирали к стенке компрометирующими фактами. Но в конце концов почти все кандидаты становились агентами. Вот и с этим так будет. Интересно только, о чем он сейчас думает? Жаль, нельзя заглянуть ему в душу. Шнеллер вздохнул и сказал:
— Я не тороплю вас, господин Никулин, с ответом. Знаю, что вам приходится решать серьезный вопрос. Но, откровенно говоря, не понимаю вашего колебания. Мы все должны верно служить фюреру на том посту, куда нас поставят.
Николай Константинович лихорадочно обдумывал положение. Согласившись стать агентом Шнеллера, он будет знать, кем тот интересуется, кого подозревает и кого следует предупредить о грозящей опасности. Это даст возможность путать ему карты. Но игра будет чересчур опасная. Рано или поздно Шнеллер потребует настоящей работы. Что же делать? Где найти правильный выход?
— Я вижу, вы взволнованы, господин Никулин? — спросил Шнеллер. — Понимаю. Просто не были подготовлены к такому предложению. Не стоит переживать. Дело не сложное, обычное.
Николай Константинович молчал. Он понимал, что пауза недопустимо затянулась, но не мог выдавить из себя ни слова. Он напряженно размышлял, как отказаться от предложения Шнеллера, чтобы не вызвать у него подозрения, по дать разоблачить себя? Один за другим отбрасывал Никулин различные варианты. Наконец решился.
— Господин капитан, вы сами сказали, что мы уже немолоды и можем понять друг друга. Я внимательно выслушал ваше предложение, взвесил его и решил, что не могу принять его. Я хочу получить серьезное задание, которое принесло бы ощутимую пользу великой Германии. Вы предлагаете мне стать вашим агентом. Я понимаю всю важность этой работы, но я не подготовлен к ней и по складу своего характера к ее исполнению не гожусь.
Шнеллер такого ответа не ожидал. Все материалы, имевшиеся у него на Николая Константиновича, давали основание полагать, что отказа не последует. Да и как можно отказываться этому Никулину? Неужели он не понимает, что подписывает себе смертный приговор? Или надеется на поддержку Рудольфа? Если так, то господин Никулин действительно знает себе цену. Начальник школы наверняка заступится за своего подопечного.
— Хвалю за откровенность, господин Никулин, — сухо произнес Шнеллер. — Лучше сказать «нет» сразу, чем потом водить за нос. Вы представляете, чем все это может кончиться?
— Представляю, господин капитан, — ответил Николай Константинович. — Но обманывать вас не намерен.
— Очень хорошо. Разговор на этом закончим. Но я должен напомнить вам, господин Никулин, что каждый солдат фюрера обязан немедленно доносить о тех, кого подозревает в намерении нанести вред великой Германии. Эта обязанность ложится и на вас.
— Господин капитан, я это знаю.
— Не вижу, Никулин. Можете идти.
Николай Константинович немало дней размышлял о возможных последствиях беседы со Шнеллером. Ясно было, что отказ может кончиться возвращением в лагерь, по сути, смертным приговором. Другого исхода Никулин пока не видел. Однако Шнеллер вел себя так, как будто ничего не случилось, словно и разговора того не было. Никулин чувствовал, что каждый его шаг находится под пристальным наблюдением.
Николай Константинович не знал, что в решении его судьбы в Валкской разведшколе немалую роль сыграла неприязнь Рудольфа к Шнеллеру.
Шнеллер прежде всего доложил начальнику о беседе с Николаем Константиновичем.
— Господин майор, я считаю, что Никулин может перейти к русским. Он до сих пор ничем не скомпрометирован перед ними и старается избежать этого, отказывается от выполнения наших заданий.
Рудольф внимательно слушал своего помощника. На лице его появилась брезгливая гримаса.
— Господин Шнеллер, — с открытым недовольством произнес Рудольф, — с каких это пор мое мнение для вас ничего не значит? Я лично проверял Никулина. На месте. Понимаете? Разговаривал со своими агентами и высказал мнение о пригодности Никулина к выполнению серьезных заданий абвера. Я не сомневаюсь в нем. Это ценный для нас человек.
— Но, господин майор, Никулин не проверен ни на одном задании. Надо сделать это, пока он у нас в руках.
— Я вижу, вы считаете, что человек, решивший связать свою судьбу с абвером, обязательно должен стать провокатором? Уж если на то пошло, так Никулин достаточно скомпрометировал себя согласием пойти на выполнение разведывательного задания. Русские, кстати, называют это шпионажем, а–шпионов они расстреливают. Разве этого мало?
— Многие соглашаются выполнять наши задания, но приходят с повинной, и их прощают, — продолжал стоять на своем Шнеллер.
— Если Никулин вздумает прийти с повинной, ему не простят. И он это хорошо понимает. Слишком уж подозрительно выглядят обстоятельства его пленения. Сами подумайте. Самостоятельно выходил из окружения, был тяжело ранен, вылечился почти без медицинской помощи в каком–то лазарете для военнопленных. Кто в это поверит? Логичнее предположить, что он был на излечении в немецком госпитале как наш работник. Если Никулин не дурак, то он и не подумает являться с повинной.
— У меня сложилось впечатление, что человек он толковый и серьезный, — заметил Шнеллер.
— Потому я и завербовал его. К тому же я предпринял кое–что для дальнейшей компрометации Никулина. «Абверштелле–Остланд» направит своего агента на другом участке фронта в тыл к русским для явки с повинной. Он даст показания, что в лагерном лазарете никакого Никулина никогда не было. Пусть попробует после этого рассказывать о своем лечении в лазарете. Пути отступления ему отрезаны.
Рудольф отстаивал Николая Константиновича, руководствуясь прежде всего личными соображениями.
