- Так вот, милейший: хуже всех чувствует себя королева, только что покинувшая нас. Дворцовой страже - мой приказ: изолировать Ее Величество в личных ее покоях, установить карантин…
- Так сегодня мы же без всякой стражи, Ваша светлость. Голенькие как бы. По приказу Его Величества гвардия гуляет, Удилак их увел…
- Что-о? - переспросил Канцлер. - Что-что?!
Пониманию мешала целая серия чихов: сперва три, потом еще четыре…
- Вы платочком бы заслонялись, Ваша светлость… - брезгливо посоветовал старый дворецкий.
- Да у него не такой насморк, - опять не удержался Крадус. - У него - антилирический!
Оттилия не возразила, не поправила.
…Примерно в эти минуты Канцлеру впервые показалось, что это начало конца.
35.
Не думайте, что освобождение артистов плюс приказ гвардейцам 'гулять' в сумме дадут нам картину, напоминающую взятие Бастилии, - вовсе нет!
К счастью или к сожалению (вопрос по философии истории, не будем в него вдаваться), - далека еще была Абидония от таких карнавалов свободы; она просто спала, когда из дворца высыпали весельчаки, которым еще надо было припоминать на ходу: что это такое - веселье, как оно делается, из чего?
Грохот кулаков в двери частного дома. Заметались в окнах люди, зажгли свечи,спрашивают 'в чем дело?', но отпирать боятся.
- Веселиться пошли? - простодушно предлагают гвардейцы.
Или еще такими вопросами повергают в панику заспанных своих сограждан:
- Молодые есть?
- Тетка, где твои племянницы?
- Сударь, мочалки и клея не найдется? Наш капрал змея ладит бумажного…
Но чаще всего - тот первый вопрос, пугающий среди ночи даже молодых (а уж старых-то - почти до инсульта доводящий):
- Веселиться пойдешь?
Хозяину таверны, понятно, никак уже не отвертеться: он вынужден был открыть заведение, вопреки самым мрачным своим предчувствиям.
- Гиппократ! Разжигай плиту, сонная тетеря! Дорогие гости пожаловали! Мародеры… может, еще и платить не собираются…
Несколько весельчаков горланили песню о всеобщей путанице:
Жил в мужике богатый дом,
Пил хлеб, закусывал вином,
Стриг ножницы овечкой,
Доской рубанок он строгал,
В коня повозку запрягал,
Топил поленья печкой!
Он просыпался к вечерку,
Стегал кобылкой вожжи,
из пирога он пек муку,
Из пива делал дрожжи!
…Глава семейства, белея глазами от ярости, тряс, как грушу, взрослую дочку в дверях:
- Веселиться? С ними? Да это же чума… Это пожар, тайфун и землетрясение вместе взятые! Ты меня похорони прежде, но я и оттуда, с того света, схвачу тебя за подол!
А для еще одной молоденькой абидонки гвардейцы держали на весу целый ковер под балконом: только ценой отчаянного прыжка могли они заполучить ее, минуя все запреты…
Старый шарманщик с попугаем не понимал, в чем дело: еще час назад все шли мимо лотерейного счастья, а теперь - налетели вдруг:
- Молодые люди! Почему вдруг такая вера моему попке?
- Странный вопрос, папаша… Он разве брешет у вас? Не выдает счастья?
- Выдает, выдает! - заторопился старик. - Самое безобманное. Лучшее в мире счастье!
…Сажал он в репе огород,
Воров поставил у ворот,
Чтоб под покровом мрака
Не влезла в дом собака!
В дело была пущена пиротехника: бумажный змей, и даже не один, превратили в комету; хвосты их искрили и пылали в хмурых абидонских небесах, обычно и на звезды-то скуповатых… Но в эту ночь у каждого четвертого имелся факел в руке! А вот и наши герои: на дворцовой площади Удилак подсадил в карету Марту; а еще за минуту до того она получила одномоментно красные цветы - от Пенапью и длинный бутерброд, кажется, с ветчиной - от Патрика. Бутерброд они с Желтоплюшем сразу порвали пополам.
По дороге Патрик отмечал: расшевеливаются абидонцы помаленьку… меньше угрюмых лиц, меньше заспанных…
- Вот вы на толпу смотрите, а я вижу вас четверых - и спасибо, мне и довольно,- сиял Пенапью, смущенно объясняясь в любви спутникам.
- А куда мы едем все-таки?
- Неизвестно. Удилак одно твердит: веселиться!
Где-то стравили двух петухов, сделали ставки - и вот взлетели над побоищем пух и перья! Всеобщий энтузиазм очень был выгоден ловкачам-карманникам: тренированные их пальцы освобождали некоторых болельщиков петушиного боя от их родимой собственности, от кошельков. А песня накручивала путаницу все гуще:
Подковой молот он ковал,
Огнем горнило раздувал
И, выпачкавшись в бане,
Купался в грязном жбане!
Он на ночь хлев пускал в коров,
Срывал деревья с груши,
В деревню лес возил из дров,
На лодке плыл по суше…
Возле таверны кто-то привязывал куклу Поэта к стайке воздушных шаров, рвущихся в небо.
- Как, вы совсем его отпустите?
- Зачем? На веревочке…
- Смотря, что за веревочка. Если длинная - почти свобода, считай! - сказано было под общий хохот.
Марселле дали бубен, и она вышла в круг для сольного танца. Кто знал за ней смелость такую и такие способности? Некий художник стал тут же набрасывать ее портрет. Ревниво следил за его углем принц Пенапью.
