прогнать сонливость:
Человеку нужен дом,
Словно камень, прочный,
А меня судьба несла,
Что ручей проточный…
Влек меня бродяжий дух,
Вольный дух порочный,
Гнал, как гонит ураган
Листик одиночный…
Сидя в кресле, на заду
Натирать мозоли?! -
О, избавь меня, Господь
От подобной роли!
- Слушай-ка, Марта, я все перезабыл… не знаю, где мы… Да и то сказать: когда нас с отцом упекли в изгнание, мне еще не было и девяти!
- Ну так спроси дорогу - чего проще? Хотя… Желтоплюш, тебе не кажется, что на нас как-то странно смотрят… дичатся, вроде?
Дело в том, что это был уже город, столица абидонская. Мощеные булыжником узкие улочки встречали наших путников и впрямь на странный манер: с одной стороны, население заинтересованно разглядывало их, но с другой - при первой же попытке контакта прохожие поглубже надвигали шляпы и шагали быстрее, а в домах захлопывали ставни…
Вот уже не раз Желтоплюш крикнул: - Эй, сударь! Не хочет… Тогда вы, мадам. Доброе утро! Дозвольте спросить…
…но и судари, и дамы резко сворачивали во двор или с прискорбием показывали на свои уши: глуховаты, дескать, не обессудьте, или бросали в ответ, еще не дослушав вопроса:
- Не здешние… не знаем!
Марта и Желтоплюш переглядывались, но разгадка этого удивительного явления не шла на ум ни ей, ни ему.
Возле одного дома точил ножи-ножницы горбун. Над ним только что, при появлении фургона, расторопно опустила жалюзи девочка лет 14-ти, передавшая ему пару ножей через окно. Закрыла, но сквозь переборки виднелись ее любопытные глаза.
- Почтеннейший, - сердечно обратился к точильщику Желтоплюш, - не затруднит ли вас чуть-чуть направить нас к цели? На дворцовую площадь нам надо…
Горбун не вдруг разжал уста: путники и кобыла их, фургон и афиши на нем были сначала ощупаны цепкими его глазами.
- Прямо-таки на дворцовую? - переспросил он, собрав на лбу целую грядку морщин. - Чужеземцы, что ли? - Желтоплюш подтвердил. - Это вам мимо водокачки надо. То есть назад, потом направо. За водокачкой должна стоять тетка, торгует она вареными раками. У тетки спросите: где, мол, тут живодерня для бродячих собак и кошек?
- Это еще зачем? - перебила Марта. - При чем тут…
Горбун поглядел на нее то ли с упреком, то ли с жалостью, сплюнул и молча возобновил вращение точильного камня.
- Нет, сударь, мы спросим, продолжайте, - робко сказал Желтоплюш.
- Она вам и растолкует. Если, конечно, раки не шибко будут свистеть. А то иной раз они так рассвистятся…
- Кто? Вареные раки?!
- Они самые. Когда их мало - еще ничего. А если улов велик, - уши закладывает от свиста… слова не скажи при них. Значит, как про живодерню узнали - обогнули ее с любой стороны - и вот она, площадь, что вам требуется, и сам королевский дворец.
Бедных артистов какой-то ужас обуял от этого объяснения! Однако они деревянными голосами поблагодарили точильщика и повернули Клементину, как он велел.
- Это сумасшедший, - твердо сказала Марта, когда отъехали.
- Или нет, - задумчиво отвечал Желтоплюш. - Сперва я тоже подумал так… А заметила, девчонка в окне подслушивала?
- Ну и что?
- Понимаешь, почудилось мне, что горбун хотел предупредить нас о чем-то! Живодерня, куда свозят бродячих собак…
- А почему нельзя было попросту, без затей? Что за секрет такой - дорога до площади?!
- Может, и секрет. Особенно если площадь дворцовая. И особенно, если спрашивают чужеземцы…
- Ну, порядочки… Мы ж не спрашивали, сколько в их армии пушек! Погоди! - возмущенная Марта спрыгнула на землю и догнала простую женщину, шедшую впереди. Желтоплюш мрачно ждал. Через полминуты Марта вернулась.
- Ну, что?
- 'Жубы болят', - передразнила Марта. - Не может говорить. Я спросила - и сразу они разболелись! Слушай, но не искать же нам торговку свистящими раками! Лучше честно спросить полицейского…
- Лучше, только не нам. Принца нашего подлатать бы, почистить слегка - и пускай он спрашивает…
А их принц безмятежно разулыбался в фургоне: что-то приятное показывали ему во сне…
9.
Комнатка Патрика, расположенная под самым чердаком, напоминала бедную студенческую келью. Патрик работал сейчас, писал. Скрип его пера переходил исподволь в чуткие, осторожные аккорды гитары; на виду ее, однако, не было. Под эту гитару неведомо чей голос (самого автора? Но у него же
Вот он не пишет уже, откидывается. Другому голосу, женскому, который позвал его по ту сторону двери - 'Ваша милость! Вы заняты?' - Патрик делает предостерегающий жест: погоди, мол.
…И все-таки
всей грешной моей плотью,
душою всею,
клеточкою каждой,
всем существом моим
ежеминутно,
не я,
но тот,
во мне живущий кто-то,
опять кричит:
- Как сорок тысяч братьев!… -
и вопиет:
- Сильней всего на свете!…
едва ли не навзрыд:
- Дороже жизни!… -
но к этому язык мой непричастен,
