Девушка же смотрит с нескрываемым любопытством. Мы отходим в сторону.
Итак, некоторое время выиграно, и созданы условия для дальнейших действий. Но все пока чрезвычайно зыбко, и нельзя сбиваться с темпа.
— Элеонора Михайловна, — говорю я проникновенно и с вполне искренней озабоченностью, — проститесь с вашими друзьями. Нам надо поговорить. Открылось одно очень серьезное обстоятельство. Даже, если хотите, таинственное.
Я смотрю на нее с восхищением и чуть-чуть с состраданием. Первое ей, очевидно, нравится, а второе также, очевидно, интригует и немножко беспокоит. У меня расчет на то, что она все время соприкасается со всякими секретными делами супруга, со всякими комбинациями, махинациями и прочими действиями такого рода. Все это ей уже привычно и, конечно, привлекательно. Ну и чисто женское любопытство тоже не последнее дело.
— А вы сами кто такой? — спрашивает она.
В тоне ее больше интереса, чем подозрения или опаски.
И я, придерживаясь уже взятой линии в разговоре с ней, отвечаю загадочно и с чувством:
— Я вам все расскажу. И даже… кое в чем признаюсь. Только не здесь.
— А где же? — она лукаво улыбается.
— Где? Да где угодно. Хотя бы… зайдем вон в то кафе. Лишь бы можно было спокойно поговорить. Я давно…
Тут я смущенно умолкаю.
— Вас действительно прислал Семен Парфентьевич? — спрашивает она, как видно, только для очистки совести.
— Да… отчасти…
— Ой, вы что-то хитрите, — она грозит мне пальчиком.
— И кажется, не очень удачно?
— Посмотрим.
Она решается. Ей, видимо, очень хочется знать, чем кончится эта встреча с таким напористым парнем, как я.
Мы возвращаемся к ее спутникам, и Элеонора Михайловна говорит:
— Оказывается, мне надо ехать. Лялечка, салютик! — И обращается к одному из молодых людей: — Вы меня простите, Владик. До следующего раза. Ладно?
Явно раздосадованный Владик вынужден подчиниться. Они прощаются.
— Куда же мы пойдем? — спрашивает Элеонора Михайловна. — Предупреждаю, у меня мало времени.
Предупреждение это чисто формальное и ровно ничего не означает.
— Да вот хотя бы, — я указываю на противоположную сторону улицы, где в первом этаже нового дома разместилось небольшое кафе.
Через несколько минут мы уже сидим за столиком. Перед нами дымятся чашечки с кофе, стоят узенькие рюмочки с коньяком и вазочка с двумя пирожными. Это я шикую.
Мы уже познакомились, и Элеонора Михайловна просит называть ее Элла. Я не возражаю, тем более что сам представился только по имени.
— Ну говорите, Виталий, — требовательно произносит Элеонора Михайловна, — какое еще обстоятельство открылось?
— Дело в том, — начинаю я, — что один ваш знакомый… Я не могу назвать вам его имя…
— Почему? — удивляется она.
— Как вам сказать… Во-первых, я обещал. Во вторых, это имя… Но вы его прекрасно знаете, так что…
— Ну, Виталик, — она обиженно надувает свои пухлые губки. — Как вам не стыдно? Назовите, я прошу.
Именно такой поворот в разговоре мне и нужен.
— Не могу, Эллочка. Не могу, — виновато говорю я. — Вот разве… показать вам его…
— То есть как это показать? — снова удивляется Элеонора Михайловна.
— А так, — я загадочно подмигиваю. — Назвать вам его я не могу. Но мне никто не запрещает показать вам его фотографию. Правда ведь?
Она так звонко смеется, что с соседних столиков на нас начинают поглядывать.
— Нет, вы положительно хитрец, Виталик.
Я скромно улыбаюсь.
— Ну давайте уж фотографию, — говорит Элеонора Михайловна, успокоившись.
При этом что-то меняется в ее взгляде, он становится цепким и даже каким-то колючим. Это мне не очень нравится. С некоторым беспокойством я достаю фотографию, не сразу, конечно, а после всяких поисков по карманам. Элеонора Михайловна быстрым движением выхватывает ее у меня из рук, секунду внимательно рассматривает, потом поднимает на меня строгий взгляд и подозрительно спрашивает:
— Откуда она у вас?
Я улыбаюсь самым безмятежным образом.
— Посмотрите на обороте, — говорю.
Она переворачивает фотографию и видит там размашистую надпись: «Помни меня, как я тебя, куда бы ни забросила коварная судьба». Далее следует подпись и дата.
Полчаса я провел у Кузьмича. Но и десяти минут хватило, чтобы по его указанию наш Юрий Анатольевич изобразил эту надпись «рукой» Мушанского.
Элеонора Михайловна вздыхает:
— Боже, как это на него похоже… — И вдруг хмурится. — Но… это не его подпись?..
— Вы посмотрите на дату, — советую я.
— При чем здесь дата?
— А при том, — многозначительно говорю я. — Неужели не догадываетесь?
Она секунду смотрит на меня непонимающими глазами, чуть-чуть даже приоткрыв хорошенький ротик. Потом сердито передергивает плечами.
— Понятия не имею.
Я наклоняюсь к ней и тихо говорю:
— В то время у него была другая фамилия. Вернее, сейчас у него другая фамилия. Вот видите, я все- таки проговорился.
Небольшая логическая перестановка проходит незамеченной. Элеоноре Михайловне сейчас не до логики, она явно озадачена неожиданным открытием. Я жду, когда она мне назовет новую фамилию Мушанского. Но самое главное уже позади, уже совершилось: она узнала его! Вот наконец компенсация за три дня адской работы «вокруг» Плющихи.
— Разве… — неуверенно произносит Элеонора Михайловна. — Разве Кротков — это не настоящая его фамилия?
— Сейчас настоящая, — с ударением говорю я и озабоченно спрашиваю: — Когда он был последний раз у вас?
— Кто? Жора?
Так к тому же он еще и Жора. Отлично.
— Да, он.
— Сейчас вспомню… — Она задумывается. — Ах-да! Противный такой. Представляете? Обещал мне устроить чудные кораллы. А вместо этого принес ключ, громадный идиотский ключ. Правда, заграничный. Но все равно!
Перед глазами у меня возникает седая женщина в номере гостиницы, и я будто снова слышу ее рыдания.
— Остальное меня не касается, — объявляет Элеонора Михайловна. — А впрочем… — Она вдруг настороженно смотрит на меня. — Вы что хотите, чтобы он вам носил, да? Не выйдет!
Мне противно разговаривать с ней. Но я заставляю себя улыбнуться.
— Что вы! Ни в коем случае.
