Николаевной, которых не было.
— Ну, не волнуйтесь же так! Завтра Анна Николаевна еще раз отрепетирует с вами и с Анвером эти несколько движений встречи. Я сегодня еще поговорю с Анвером… Понимаете, эта коротенькая встреча должна говорить о большой любви.
Как всегда, когда он начинал говорить со мной, я забывала обо всех сомнениях. Он умел убеждать.
— Даже если человек не знает, по-настоящему ли он полюбил, все равно он чувствует уже многое. Правда ведь?
Никто не понял этих слов, кроме меня. Я промолчала.
— Т-тогда и на «козлике» т-трудно по Башкирии скакать, кишки выт-трясать, если д-дома родная д- душа не ждет, — задумчиво сказал шофер.
— Э-ге-гей! — послышался вдруг сверху голос Вадима.
Иван Дмитриевич включил фары, превратив «козлика» в маяк. Посыпались камни, и лягушки замолкли. Потом со смехом появились из темноты три карабкающиеся по косогору фигуры.
Все почему-то ждали их молча и ни слова не сказали, когда они, смеясь, усаживались в автомобиль. Может быть, не одна я думала о любви…
Снова Иван Дмитриевич швырял нас в «козлике», словно муку в сите, но для меня дорога промелькнула быстро. Я думала о предстоящей послезавтра съемке. Размышляла и о том, почему Вадим сделал вид, что не понял моего взгляда. Спрашивала себя, почему же после этого так бесследно исчезла радость, которую дал мне разговор с Евгением Даниловичем о самом главном в моей жизни — моей работе. Я даже изумилась, когда в темноте заметила берег, а вдали за поворотом колеблющиеся светлым облаком огни нашего парохода.
Вдруг шофер резко затормозил с криком «Р-рысь!».
Он включил фары. Лиса, лежавшая на самой дороге, вскочила. Большая, с пушистым, несмотря на лето, хвостом, она блеснула глазами и отбежала в сторону. Шагах в пятнадцати она остановилась, сердито и жалобно потявкала, потом медленно пошла дальше.
Вадим выскочил из машины и схватил палку.
— Вам будет большая радость, если вы даже перешибете ей ногу? — с неожиданным для себя ожесточением воскликнула я и, уже не в силах сдерживаться, ядовито добавила: — Или это просто для удовольствия?
Вадим выронил палку. Белый кончик лисьего хвоста все еще двигался невдалеке. С минуту длилось молчание, потом Иван Дмитриевич сказал:
— П-поехали!
Ярко освещенный «Батыр», показавшийся из темноты, выглядел нарядным и праздничным. На «козлике» все оживленно заговорили. Только я сидела мрачнее ночного леса, не понимая ни себя, ни Вадима, ни Анны Николаевны. Ясно было только то, что я вела себя глупо.
У сходней нас встретил директор группы Михаил Алексеевич, и сразу же начались громкие споры. Я не прислушивалась. Наскоро ополоснувшись под душем, я повалилась на койку, не взглянув даже в окно на речку.
— К черту все на свете! — пробормотала я, потому что не могла же я воскликнуть: «Ах, как тяжко ноет мое сердце!» — и заплакать, ломая руки, как полагается влюбленным девушкам в сентиментальных романах. Эта мысль заставила меня улыбнуться, и я сразу заснула.
Выяснилось, что огорчения укрепляюще подействовали на мой сон. В десятом часу утра гримерша Нэля с трудом разбудила меня.
— Сейчас будем красить волосы! — объявила она. — Я вернулась из-за вас… Все давно на съемке.
— Через пять минут! — не дрогнув, ответила я, но застыла у окна, глядя на небо. Оно было все в облаках, и солнце время от времени словно ныряло в них.
— Рая! — крикнула из своей каюты Нэля. — Скоро?
Оттягивать было бессмысленно, и я пошла.
Она ждала меня уже с палочкой, обмотанной ватой. Быстро намочив бесцветной жидкостью мои волосы и обвязав голову бумагой и полотенцем, она села напротив меня и, вздыхая, стала рассматривать.
— А что же брови? Неужели обесцвечивать будем?
Я только пошевелила губами. Что я могла сказать?
— Честное слово, рука не поднимется!
В знак протеста она выбросила палочку за окно.
— Они велели? — спросила я.
Вместо ответа она вздохнула.
— Давайте, во избежание разговоров… Ну! — воскликнула я и вдруг ужасно захотела, чтобы она продолжала протестовать и я смогла бы ей уступить.
— Закройте глаза, — сказала она, вставая. — Я не виновата.
Она уже терла мне брови мокрой ватой.
— Ресницы нельзя! Глаза!.. — испугалась я и отдернула голову.
— Ну, я… еще пока в своем уме! Пусть они себе красят, эти мальчишки!..
— А разве всегда два оператора снимают? — спросила я, поняв, что она говорит о Васе и Вале.
— Да нет. Директор назначил. Посчитал, что одного опытного двое неопытных заменят…
— А зачем же Евгений Данилович согласился? — удивилась я.
— Не открывайте глаза! — прикрикнула Нэля, но с большой теплотой добавила: — Наш режиссер все о высокой морали рассуждает: молодым надо набираться опыта, молодым надо помогать… Рая, сколько мне повторять: не открывайте глаза.
Она умыла меня в тазу, как маленькую, и пошла к двери, искоса поглядывая на мои брови.
— Пойду проверю, нагрелась ли вода… — сказала она. — Там в кухне завтрак вам оставили. Покушайте пока гречневую кашу.
Я осталась наедине с большим зеркалом, но решила, что лучше уж потом посмотрю все вместе, сразу… Гречневая каша тоже мало меня сейчас интересовала. Я осталась на своем стуле.
— Пошли в душевую! — позвала, приоткрыв дверь, Нэля.
На меня она не смотрела.
После мытья она собственноручно вытерла и расчесала мои густые прямые волосы, а потом снова замотала полотенцем.
— Раечка, вы уж тут сами… Я побегу. Рита там одна на съемке… Вы извините.
Она сбежала, позорно сбежала!
Я не торопясь пошла в каюту к гримерам, понимая, что Нэля не запрет от меня большого зеркала. Полотенце я стащила с головы еще по дороге.
Да, Раи Искандаровой больше не существовало. Из большого зеркала выглядывала перепуганная рыженькая школьница не старше четырнадцати лет.
— Ну и ладно! — сказала я громко, так как больше ничего не оставалось сказать.
Потом я мужественно пошла в камбуз за кашей и так же мужественно съела ее, сидя на койке в своей каюте. Через час я немного опомнилась и решила все-таки начать занятия, чтобы хорошенько размяться перед репетицией.
На верхней палубе меня встретило почти черное небо. Только над противоположным берегом висело светло растрепанное облачко, но и оно, словно притягиваясь тучей, быстро таяло, вливаясь в ее чугунную массу.
Издали доносились глухие раскаты грома, а здесь все притихло в ожидании грозы. Вода стала маслянисто-гладкой, лишь на быстрине белея пляшущей рябью. Не видно стало ни буксиров, ни пароходов, ни плотов. Только оторвавшееся где-то бревно проплыло одиноким, потерпевшим кораблекрушение путником. Гром все приближался, и наконец над рекой сверкнула молния.
Вдруг сразу, будто по воде полоснули очередями из автоматов, ударил плотный дождь. Налетевший
