Обозлившись на себя и на Анну Николаевну, я все-таки не разрешила себе вернуться на пароход… Пропев вполголоса несколько тактов из «Спящей красавицы», я с ожесточением принялась исполнять свои любимые вариации. По правде сказать, они стали менее любимыми сегодня, когда я думала только о невесте пастуха.
— Эй, смотри не повреди ногу в темноте! — совсем близко прозвучал голос Анвера.
Он стоял у самого края площадки. Я смутилась, но, не показав вида, ответила:
— Да нет, еще все видно!
— Хорошо вариации танцевала, — сказал он и, махнув рукой в сторону, добавил: — Всем понравилось.
Только тут я увидела большую группу усевшихся в тени людей. Они и теперь сидели неподвижно и тихо. Анвер что-то крикнул им по-башкирски. Все сразу заговорили и окружили меня. Из наших балетных была только Фатыма, остальные, вероятно, колхозники. Все обращались ко мне по-башкирски. Я кивала головой и улыбалась, когда они смеялись.
Анвер тоже смеялся и что-то быстро им рассказывал.
— О чем они? Скажи, наконец, — спросила я его вполголоса.
Молодой человек в новом офицерском кителе, но без погон, пристально взглянув на меня, сказал с заметным башкирским акцентом:
— Мы говорили, что все колхозники тоже хотят посмотреть балет.
Он был самым старшим по возрасту и почти такой же высокий, как Анвер. Он казался мне удивительно знакомым, но откуда, я не могла припомнить. Пока он говорил, все уважительно смолкли, а потом наперебой заговорили.
— Они просят тебя станцевать в колхозном клубе «Спящую красавицу», — сказал Анвер.
— Но в «Спящей» очень уж академичная классика. Понравится ли непривычному зрителю? — усомнилась я.
— Странно вы рассуждаете, — строго взглянула на меня круглолицая девушка в красном платье. — Старики со старухами который день вашими танцами любуются, а нам — передовикам колхозных полей — думаете, непонятно будет?
— Мы не дикари, — сказал вдруг со спокойной улыбкой высокий парень в кителе.
— Да что вы, я совсем не то… Не потому, — запуталась я. — Пожалуйста! С удовольствием…
Анвер и Фатыма стали обсуждать с колхозными комсомольцами детали концерта, а девушка в красном сказала:
— Я сегодня в обед домой приходила. Видела, как вас тут обучали. Сейчас вы тоже это повторяли, а по-другому…
— Вы заметили? — обрадовалась я. — Ну, а когда лучше?
— Это сказать не могу… — виновато отвечала она. — Я сейчас только боялась, как бы вы не упали туда, вниз…
— А утром не боялись?
— Тогда было много народа около вас…
Я кивнула головой, поняв, что обрадовалась преждевременно.
— Давай, Рая, снимай туфли, — сказала Фатыма, — идем домой… Споткнешься еще тут в темноте.
Куштирякские комсомольцы пошли нас провожать. Девушка в красном платье, теперь, в темноте, казавшемся уже черным, нерешительно взяла меня под руку.
— Как вы замечательно танцуете!
— Еще не совсем… Спину плохо держу. Червяком извиваюсь, как моя учительница говорила, — с внезапной откровенностью сказала я и, смутившись, переменила разговор. — Как вас зовут?
— Меня — Гюзель, нашего секретаря — Мансур, — не поняв моего вопроса, она назвала всех присутствующих, а потом спросила: — А ваше имя какое?
— Рабига, — сказала я. — А мою мать звали Гюзель, а отца — Мансур…
Гюзель засмеялась удивительно ласково:
— Если у нас будет дочка, я назову ее Рабигой. Красивое имя. — Она еще раз так же особенно засмеялась и добавила, хоть не очень складно, но с большой гордостью: — Мансур мне муж. Как демобилизовался, так и расписались… Теперь ждем ребенка.
— Да? — почему-то обрадовалась я. — Вот как?
— А у вас есть жених? — спросила Гюзель.
— Нет.
— Почему же? Разве ни к кому сердце не лежит?
Хорошо, что в это время нас нагнала Фатыма и, взяв меня под руку с другой стороны, сказала:
— Рая, мы хотим дать тебе комсомольское поручение.
— Да?
— Подготовь небольшую беседу об истории и традициях нашего русского балета.
— Ой! — ахнула я.
— Ничего не «ой»! Ты позже всех нас сдавала экзамены и, наверное, все помнишь…
— Что же, и осветители будут? — с опаской спросила я.
— Позовем всех. Собрание будет открытое…
— И колхозники, кто будет свободен, придем… — сказала Гюзель с ошибкой, говорящей о ее желании прийти.
— «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина!..» — запел вдруг Анвер звонко, но не очень уверенно.
— «Головой склоняясь…» — дружно подхватили почти все, хотя и с башкирским акцентом.
Пела и я. Мне даже показалось, что Анвер затеял эту песню, потому что я не могла петь башкирскую.
Когда мы распрощались с колхозниками, он взял из моих рук балетные туфли, которые я держала за ленточки, и, перекинув их, как лапти, через плечо, сказал:
— Я доволен, что мы пришли к ним первыми!..
— Ты в театре секретарь? — спросила я.
— Нет, мы с Фатымой члены бюро. Секретарь у нас скрипач. Он уехал на гастроли с оперой… Но надо же как-то и самим… Правда?
— Не знаю уж, как я буду рассказывать…
— Да ты не бойся, — рассмеялся Анвер. — Как сумеешь, так и хорошо. Согласна?
Я была согласна.
Когда на нижней палубе «Батыра» Анвер отдал мне мои туфли и мы разошлись в разные стороны, я мысленно отметила, что мы впервые говорили на «ты» не ссорясь.
Старый и Новый Куштиряк надолго сделались свидетелями наших трудов.
Небо, покрытое облаками, не давало возможности снимать.
Конечно, по-прежнему ежедневно на нижней палубе «Батыра» раздавался голос Лены:
— Валя и Вася, вставайте! — И через минуту: — Девочки, вы что, не слышали будильника?
По-прежнему все отправлялись умываться под звяканье посуды в камбузе. Но прежней спешки не было — слишком мало приходилось рассчитывать на съемочную погоду, и мы впервые за все время тщательно репетировали.
Нашим зрителям, видимо, надоело смотреть одно и то же, их становилось все меньше, а однажды сумрачным утром их не оказалось совсем.
Всем показалось это настолько плохим предзнаменованием, что Евгению Даниловичу стоило больших трудов заставить нас загримироваться.
— Ничего не выйдет! — объяснил, глядя на небо, наш доморощенный метеоролог дядя Степа. — У меня раненая нога ноет. Я в лихтвагене плащ заготовил на случай дождя…
И вдруг над самыми нашими головами из-за облаков выскользнуло солнце, и яркий свет залил скалы из папье-маше и брезентовые уступы. Туман над озером мгновенно рассеялся, и оно, словно зеркало, заиграло солнечными зайчиками по нашему склону. Все кинулись по местам, и через несколько минут над
