Слезы текут по Любиным щекам, она ищет платок, но он остался в сумочке на столе. Тогда Люба отворачивается к окну и судорожно всхлипывает.
С женщинами бывает особенно трудно при расследовании такого рода преступлений. Отчаяние и неожиданность потери захватывают их до такой степени, что они не в состоянии стать помощниками в нашей и без того сложной работе, не могут не только что-либо вспомнить, но даже ответить на самые простые вопросы.
Мне приходится задать Любе один и тот же вопрос два или три раза, пока он до нее доходит, и она рассеянно отвечает:
— Я не помню…
— Ну, вспомните, — настойчиво повторяю я. — В котором часу вы с ней виделись?
— Часа… часа в два, наверное. Во время обеда.
— О чем вы с ней говорили?
— Ну, я же не помню! — с болью восклицает Люба. — Не помню! Как вы не понимаете?..
— А вечером? Она не говорила вам, что собирается делать вечером?
— Не говорила, — резко отвечает Люба.
Я делаю паузу и затем продолжаю разговор уже совсем другим тоном. Я как-то интуитивно чувствую, что в таком состоянии, в каком находится Люба, человека надо встряхнуть, каким-то толчком вывести из охватившего его тупого отчаяния.
— Вот что, Люба, — сухо, почти официально говорю я. — Вы что же, не хотите, чтобы мы нашли преступника?
Люба так стремительно поворачивается ко мне, словно я ее ударил. На лице ее проступают красные пятна.
— Вы что?.. — губы ее дрожат. — Вы что говорите?.. Как вы смеете… так говорить?..
— Почему же вы так себя ведете? — продолжаю наступать я. — Почему не хотите отвечать на мои вопросы? Почему вы не хотите ничего вспомнить? Вы что, не понимаете, как это сейчас для нас важно?
— Да, да, — говорит Люба, словно просыпаясь, и проводит рукой по лбу. — Вы правы. Я постараюсь… Но это все так ужасно, так неожиданно…
— Тем не менее возьмите же себя в руки, — говорю я сердито. — Неужели вы такая слабая? И еще одно поймите: нам дорога каждая минута. У нас такая работа.
— Ну хорошо… — через силу говорит Люба и до боли закусывает губу. — Спрашивайте. Ну, что же вы?..
— Вспомните ваш последний разговор с Верой.
Люба снова отводит взгляд в сторону окна и, хмурясь, некоторое время молчит, потом медленно начинает говорить:
— Вера сказала, что завтра поедет за путевкой… что это большая удача… что напишет мне, как приедет… что… Ах, да! Что она все-таки перейдет на другую работу, что ей трудно на этой…
— Кем Вера работала?
— Секретарем у нашего зама.
— У товарища Меншутина?
— Да.
— Как его зовут?
— Станислав Христофорович. Вон его кабинет, — Люба указывает рукой. — Раз, два, три, четыре… пятая дверь налево.
— Спасибо. Ну, а что еще Вера говорила в тот раз?
— Еще?.. Что же еще?.. — Люба старается сосредоточиться. — А-а, вспомнила. Вечером она собиралась позвонить сестре в Подольск. Проститься. Заехать к ней она уже не успевала. Потом… потом что-то постирать собиралась в дорогу, что-то починить. Она одно платьице купила, оказалось длинно, а так как на нее сшито.
Вот это уже существенно. Выходит, вечерняя прогулка и встреча не были запланированы заранее. Значит, тот человек неожиданно зашел за Верой или вызвал ее по телефону. И Вера очень заторопилась. Она не успела поесть, не успела даже выложить из сумочки документы и деньги. Да, скорей всего, это было так.
— Скажите, Люба, а что за человек была Вера? Только постарайтесь быть объективной, хорошо?
Девушка снова поворачивается ко мне и горячо говорит:
— Знаете, я сама над этим часто задумывалась. Вера была чудесным человеком, просто чудесным. Она совершенно не умела лгать, ну, совершенно, представляете? И в то же время… она была не то что скрытной, а… ну, как вам сказать?.. не болтунья, в общем. Ей, например, можно было доверить любой секрет, понимаете? Тут у нее был какой-то… прямо мужской характер. Твердый, понимаете? И еще она была ужасно верным другом. Она готова была чем угодно поделиться, все отдать, если надо. Такой подруги, если хотите знать, у меня больше никогда не будет, никогда…
У Любы начинает дрожать подбородок.
— А у нее был кто-нибудь? Она собиралась замуж?
— По-моему, кто-то у нее был. Но она мне ничего об этом не рассказывала. Ну, ни словечка.
— Он москвич?
— Я же вам говорю, ничего не знаю. Я вот ей про все рассказывала. А ее спрошу… Она только махнет рукой, и все. «А, Любаша, не стоит об этом». Но знаете что? Замуж, по-моему, она не собиралась. Так мне кажется.
— А где вы с ней бывали? — спрашиваю я. — В каких компаниях?
— Знаете, ни в каких. Я ее ну никак не могла никуда вытащить. Так, в театр ходили, в кино. Дома болтали, чай пили.
— А кто еще с вами бывал?
— Ну, иногда мои знакомые.
— И никто не пытался за Верой ухаживать?
— Ой, что вы! Еще как пытались. Только Вера какой-то равнодушной оставалась. А это сразу мужчина чувствует. И реагирует. Верно?
— Да, конечно, реагирует, — невольно усмехаюсь я.
— Поэтому я и догадалась, что у нее кто-то есть. Раз такая она к ним ко всем равнодушная.
Люба оказывается очень непосредственной и искренней девушкой и, видимо, действительно любила Веру. Впрочем, Вера это, кажется, вполне заслуживала. Но характер у нее был сложнее, чем у подружки. И мне надо его понять. Только тогда можно будет понять и поступки, а может быть, и угадать их.
— Скажите, — снова спрашиваю я Любу, — а с кем Вера еще дружила, кроме вас?
— С Катей, — убежденно отвечает Люба. — Это ее школьная подруга. Очень славная девушка.
Однако ни фамилии, ни телефона этой Кати она не знает. С ней Люба встречалась лишь у Веры, и то не часто.
— Последний вопрос, — говорю я. — Вы не знаете, почему Вера хотела уйти с этой работы?
Люба пожимает плечами.
— Ей было трудно, тут вечная беготня.
— Она вам это говорила?
— Ой, что вы! Но я это прекрасно понимала. Я сама одно время работала секретарем.
— Ну, как сама Вера объясняла вам, почему она хочет уйти с этой работы?
— Как? Вот что устала, что… ну, так конкретно она больше ничего не говорила.
Люба немножко растеряна.
— А вы не знаете, — снова спрашиваю я, — как к ней ваш начальник относился?
— Станислав Христофорович? Он вообще очень деловой, справедливый, выдержанный, и все его уважают.
Люба оглядывается. Мимо нас снуют люди.
— И Вера уважала?
— Наверное. Мы об этом с ней не говорили.
— Не ухаживал он за ней?
