помещении могли производиться кино – и фотосъемки (на последнем заседании фотографирование запрещено). Только синеватый свет неоновых трубок без всякой тени ложился на стены, на лица обвинителей, защитников, сотрудников секретариата, многочисленных гостей.
Скамья подсудимых пуста. В зале тихо, как в операционной. То там, то здесь кто-то кашляет, и этот кашель раздается как неожиданный залп.
Все ждут, когда трибунал начнет объявлять свой приговор каждому приговоренному в отдельности. Взоры прикованы к двум дверям – к той, откуда должны выйти судьи Международного трибунала, и к другой, через которую сейчас по одному будут входить подсудимые.
Вот вышли судьи. Чуть заметный кивок Лоуренса, и все опускаются на свои места.
Последний, резолютивный раздел приговора будет оглашать сам председательствующий. Привычным движением он поправляет очки, и в тот же миг бесшумно, как будто бы без прикосновения чьей-либо руки, откатывается на шарнирах дверь позади скамьи подсудимых. Из темного отверстия в освещенный зал вступает хорошо знакомая фигура Германа Геринга. По бокам от него – двое солдат.
Геринг беспокойным взглядом обводит напряженно притихший зал, обвинителей и задерживает его на судьях. Он бледен, еще больше осунулся. Месяц ожидания приговора не прошел даром! Маска бравады, которую так старательно сохранял бывший рейхсмаршал в течение всего процесса, исчезла с его лица. Ему подают наушники, хотя познания Геринга в английском языке были вполне достаточны, чтобы понять лаконичную, но выразительную формулу приговора: смерть через повешение.
Выслушав ее, Геринг бросает последний злобный взгляд на судей, в судебный зал. Сколько ненависти в его глазах. Он молча снимает наушники, поворачивается и покидает зал. За его спиной закрывается дверь, чтобы через несколько секунд снова открыться.
Появляется Гесс. Этот отказывается от предложенных ему наушников. Он и теперь выглядит каким-то фигляром. Трибунал объявляет ему приговор: пожизненное заключение.
Вновь закрывается и вновь открывается дверь. На этот раз через нее входит Риббентроп. Лицо как зола. Глаза выражают испуг, они полузакрыты. Меня поразило, что в руках у него какая-то папка с бумагами. Она ему уже не пригодится.
– К смертной казни через повешение, – объявляет Лоуренс.
Ноги у Риббентропа становятся как будто ватными. Ему требуются усилия, чтобы повернуться обратно и скрыться в темноте прохода.
Вводят Кейтеля. Он идет выпрямившись, как свеча. Лицо непроницаемо.
– К смертной казни через повешение, – звучит в наушниках.
Розенберг вовсе теряет самообладание, когда слышит такой же приговор.
А вот вводят Франка. У этого палача, который обещал сделать «фарш из всех поляков», на лице умоляющее выражение. Он даже руки простер, как будто такой жест может изменить уже подписанный приговор: к смертной казни через повешение.
Вслед за Франком входит, а точнее, вбегает Юлиус Штрейхер. Широко расставив ноги и вытянув вперед голову, этот погромщик и растлитель душ тысяч и тысяч немцев производит впечатление человека, ожидающего удара. И он получает его, он слышит те же несколько слов, что и Франк.
За Штрейхером – Заукель. И ему воздается должное: смертная казнь.
Вводят Иодля. Услышав об уготованной для него петле, он резко снимает наушники, что-то злобно шипит и, тяжело ступая одеревенелыми ногами, удаляется.
А вот и Вальтер Функ. Этот помнит о золотых коронках, снятых с зубов освенцимских жертв и хранившихся в сейфах имперского банка, а потому не ожидает для себя ничего иного, кроме смертной казни. Но вдруг до него доносятся спасительные слова: «пожизненное заключение». Функ явно растерян. Похоже на то, что он рыдает и делает беспомощную попытку поклониться судьям…
Восемнадцать раз открывалась и закрывалась дверь позади скамьи подсудимых. Смотрю на часы. Серебряные стрелки на циферблате показывают 15 часов 40 минут. Процесс закончен. Судьи удаляются.
В коридорах Дворца юстиции нарастает страшный шум. Это многоязычная толпа журналистов ринулась к телеграфу и телефонам. Обгоняя один другого, чуть ли не сбивая друг друга с ног, они спешат передать в свои газеты и агентства последние итоги почти годичной деятельности Международного трибунала: двенадцать подсудимых – Геринг, Риббентроп, Кейтель, Розенберг, Кальтенбруннер, Фрик, Франк, Штрейхер, Заукель, Иодль, Зейсс-Инкварт и заочно Мартин Борман – приговорены к смертной казни через повешение; трое – Гесс, Функ и Редер – к пожизненному заключению, двое – Ширах и Шпеер – к двадцати годам тюрьмы, Нейрат – к пятнадцати, Дениц – к десяти годам.
А тем временем доктор Джильберт внимательно наблюдал за поведением приговоренных, и результаты этих наблюдений нашли затем отражение в его дневнике.
Вот привели в камеру Геринга. Он сразу бросается на койку. Маска бравады окончательно спала с его лица. Казалось, только здесь ему впервые удалось постичь весь ужас слов: «Смертная казнь через повешение». Геринг смотрит в лицо Джильберту и истерично хрипит:
– Смерть…
Вслед за Герингом возвращается Риббентроп. Пугливо оглядываясь по сторонам, он начинает нервно вышагивать из конца в конец камеры, свой последний «лебенсраум» и тоже причитает:
– Смерть… смерть… Я так ненавидим, так ненавидим!..
Когда Джильберт вошел в камеру Кейтеля, тот обернулся и с ужасом воскликнул:
– Через повешение!.. Я думал, что от этого буду избавлен.
А почему? На каком основании смел так думать фельдмаршал Вильгельм Кейтель? Ведь сам-то он подписал десятки приказов о массовых убийствах, сам предлагал использовать «любые средства без ограничения» даже против женщин и детей, «если только это способствует успеху». На докладе одного из своих подчиненных о зверском уничтожении советских людей Кейтель собственноручно начертал: «Здесь идет речь об уничтожении целого мировоззрения, поэтому я одобряю эти мероприятия и покрываю их».
Ему ли было ожидать пощады от Суда Народов?
А поди ж ты, не один Кейтель заблуждался на сей счет. Как ни странно, одинаково с ним думал и американец Эйзенхауэр. Когда тому сообщили о судьбе, ожидающей Кейтеля, он заметил:
– Удивлен, что судьи так легко сочли возможным осудить военного человека. Я думал, что судьба военных составит специальную заботу трибунала.
В глазах американского генерала, человека, совсем еще недавно олицетворявшего своей персоной верховное командование союзных армий на Западе, судьи Международного трибунала выглядели бы куда респектабельнее, если бы они вместо смертного приговора отпустили Кейтеля и Иодля восвояси, да еще одели бы на их головы венцы великомучеников.
А колумбийские сенаторы пошли дальше. Стремясь воссоединить в себе лицемерие Тартюфа, Иудушки Головлева и Иона Тротера, они ханжески выступили за помилование всех осужденных к смертной казни. Сенаторы уверяли, что «смягчение наказания будет встречено потомством с восхищением как величайший акт великодушия». Однако мировое общественное мнение ответило брезгливым презрением на эту колумбийскую слезу. Именно в приговоре Международного трибунала народы всех стран увидели величайшее воплощение гуманности.
Финал
9 и 10 октября 1946, года Контрольный Совет по Германии рассмотрел просьбы осужденных о помиловании и отклонил их. Теперь уже дело было за сержантом Вуддом, человеком, которому поручалось привести приговор в исполнение. Я видел его в Нюрнберге. Среднего роста, коренастый, с крупными чертами лица, он не скрывал большого своего удовлетворения от того, что выбор пал именно на него. И явно сожалел, что лишился возможности вздернуть Германа Геринга, который подобно Гитлеру, Геббельсу и Лею сам отправил себя на тот свет.
Исполнение приговора было осуществлено в ночь на 16 октября 1946 года. При этом присутствовали
