несколькими уверенными мазками окончательно дорисовать подлинный портрет «рейхсмаршала великой Германской империи».
В сентябре 1945 года в городе Иене, в Тюрингии, советскими военными властями был найден весьма любопытный документ. Содержание его настолько разительно, что одного этого документа достаточно было бы, чтобы Герман Геринг обрел себе место в истории как беспримерный хищник.
6 августа 1942 года в 4 часа дня в зале министерства авиации он проводил совещание рейхскомиссаров оккупированных стран и областей. В произнесенной там речи Геринг с восторгом констатировал:
– В настоящее время Германия владеет от Атлантики до Волги и Кавказа самыми плодородными землями, какие только имелись в Европе. Страна за страной, одна богаче и плодороднее другой, завоеваны нашими войсками.
И, как будто усомнившись, достаточно ли гитлеровские наместники уразумели свои задачи, Геринг восклицает, обращаясь к ним:
– Боже мой! Вы посланы туда не для того, чтобы работать на благосостояние вверенных вам народов, а для того, чтобы выкачать все возможное… Этого я ожидаю от вас.
Участники совещания недоумевают: их ли надо учить, как грабить. А рейхсмаршал тем временем переходит уже от поучений к угрозам:
– Мы будем вынуждены встретиться с вами в другом месте…
В характере этого «другого места» никто не сомневался.
– Вы должны быть как легавые собаки! – уже кричит Геринг. – Там, где имеется еще кое-что, в чем может нуждаться немецкий народ, все должно быть молниеносно извлечено из складов и доставлено сюда… Я намереваюсь грабить, и именно эффективно!..
Слушая, как Шейнин цитирует эту его речь, Геринг сидел, будто придавленный тяжелым грузом. Никакой экспансии, никаких наигранных возмущений. Прорывало его лишь в тех случаях, когда советский обвинитель преднамеренно опускал в цитатах слово «рейхсмаршал» и заменял его фамилией подсудимого. Геринг буквально багровел от злости и с места шипел:
– Рейхсмаршал!.. Рейхсмаршал!..
«Посредственные люди не могут этого понять»
Года два назад в западной печати промелькнуло сообщение о том, что германский промышленник Флик (которого тоже судили в Нюрнберге, но скоро выпустили на свободу) нанес визит фрау Эмми Геринг. Им было что и кого вспомнить. В свое время супруг Эмми не мало дал заработать старому Флику.
Но и теперь в свои восемьдесят два года Флик остался человеком дела. Сентименты – не его область. Едва успев поцеловать даме ручку, он сообщает о цели визита. Ему стало известно, что милая Эмми ведет (и кажется, не безуспешно) в западногерманских судах процесс о возвращении ей имущества Германа Геринга, в том числе большого количества картин. По старой дружбе Флик надеялся, что ему будет предоставлено право первого отбора.
Старая лиса чуяла богатую поживу.
Герман Геринг не терял зря времени на своих многочисленных постах. Он сам был первой «легавой собакой». Ни в кого и ни во что у него не было такой веры, какую он питал к деньгам. Люди могут подвести, предать, продать. Геринг хорошо знал это по опыту собственной жизни. А золото – всегда золото. Геринг был уверен, что даже в самой безнадежной ситуации оно способно восстановить прочность положения. Он знал цену демагогии и цену золота.
Существует предание, будто Талейран чуть не помешался от радости, получив у Наполеона портфель министра иностранных дел. Он мало думал о связанных с этим постом почете и славе. Его волновало совсем иное. Едучи в карете и позабыв, что рядом с ним сидят другие люди, Талейран, как помешанный, твердил: «Место за нами! Нужно составить на нем громадное состояние, громадное состояние!»
История не установила подобного случая в жизни Геринга. Но это ничуть не меняет сути дела. Хотя в отличие от Талейрана Геринг придавал огромное значение внешним признакам власти, почету и славе, он был в достаточной мере реалистом, чтобы вслед за Талейраном повторять: «Прежде всего не быть бедным!»
Существовал в Германии такой папиросный король Филипп Реетсма. Утаил он от казны крупные налоговые суммы. Нависла над ним большая угроза. Но папиросный король успел преподнести «на память» Герингу семь миллионов двести пятьдесят тысяч марок, и скандальное дело удалось замять.
Геринг «спасал» даже евреев, помогал некоторым из них получить право выезда из страны, а в знак благодарности хватал своими загребущими руками всю их собственность, оставляемую в Германии.
Но это была стадия лишь, так сказать, «первоначального накопления» Геринга. Настоящий грабеж начался с момента создания концерна «Герман Геринг верке». В него насильственно включались многие конфискованные предприятия Германии. В Австрии этот концерн захватил фирму «Альпине-Монтан», контролировавшую рудные месторождения в Штирии, в Чехословакии – заводы Шкода.
Каждый новый шаг германских войск по чужим территориям приносил Герингу новые богатства.
Особое пристрастие Герман Геринг питал к произведениям искусства, в частности к живописи. Тут, пожалуй, ярче всего проявилось «нравственное начало» второго человека «третьей империи».
Геринг знал о существовании крупнейших картинных галерей мира – парижского Лувра, Третьяковской галереи в Москве, Британского музея в Лондоне. И он твердо решил, что должен составить себе коллекцию, не уступающую этим мировым сокровищницам искусства. Каждая из них комплектовалась десятилетиями, а то и столетиями. Геринг же собирался возвеличить свой Каринхалл за несколько лет.
Он не особенно следил за покупными ценами на картины. У него была своя, особая, не известная другим коллекционерам манера приобретать их. Специальные уполномоченные Геринга шныряли по всем городам оккупированной Европы и тащили в Каринхалл картины, принадлежавшие некогда жертвам гестапо.
А как поступал Геринг, если приглянувшуюся ему картину нельзя было конфисковать? В таких случаях он «покорнейше просил» ее собственника произвести «обмен» на другие картины. При этом рейхсмаршал проявлял поразительную щедрость – вместо одной или двух, как на грех, понравившихся ему картин давал пять–десять. Конечно, приобретались Ван-Дейк, Рубенс или старинный фламандский гобелен, а в «обмен» давалась современная немецкая живопись, конфискованная у жертв гестапо.
Особенно поживился Геринг на ограблении частных французских собраний (Ротшильда, Селигмана и др.). Как доносил один из чиновников немецкой военной администрации в Париже, «специальный поезд фельдмаршала Геринга состоял из двадцати пяти вагонов, наполненных самыми ценными произведениями искусства».
Уже под самый конец войны Герингу приглянулась скульптура из Монте-Касино. Она была передана ему.
В одном из писем к Розенбергу Геринг с гордостью сообщает, что у него «теперь, наверное, самое лучшее собрание ценностей если не во всей Европе, то, по крайней мере, в Германии».
В Нюрнберге «ненасытный Герман» пытался как-то оправдать свою алчность. Он говорил Гансу Фриче:
– Вы знаете, единственное темное пятно в моем поведении… страсть к коллекционированию… Я хотел иметь все, что было красивым… Посредственные люди не могут этого понять.
Увы, таких «посредственных» в судебном зале было слишком много. И самое странное – Геринг это понимал – такими «посредственными» были судьи, прокуроры, многие свидетели.
А скамья подсудимых?
Здесь никто и не пытался «понять» незадачливого коллекционера. Мнение этого «узкого круга» было общим: после того как суд установил, что Геринг еще и самый банальный вор, ему уже не на что надеяться.
