заснеженным плитам аэродрома к стоящему невдалеке самолету. Потом в тесной толкучке между креслами длинного салона нахожу свое место. Оно оказывается возле самого иллюминатора, и я, скинув пальто и забросив на сетку свой дорожный портфель, с пачкой свежих газет в руке погружаюсь наконец в глубокое, мягкое кресло и вытаскиваю из-под себя пристяжные ремни.
Весь полет занимает каких-нибудь два-три часа и проходит над сплошной пеленой облаков, а под конец и в кромешной тьме рано наступившего зимнего вечера. Самолет временами довольно сильно бросает, раза два он даже проваливается в какие-то воздушные ямы, и тогда неприятная тошнота подступает к горлу. Словом, мы испытываем все прелести полета зимой. Я даже начинаю опасаться, что нас не примет наш аэропорт и ушлет на посадку в какое-нибудь другое место. Сколько раз уже так бывало на моей памяти, и именно зимой, когда погода неустойчива и коварна.
Однако аэропорт безропотно, даже радушно принимает нас. И вот я уже в объятиях Давуда Мамедова. Он невысок, худощав и подвижен. Лохматые брови на узком, смуглом лице придают не свойственную ему вообще-то суровость. Но глаза его сияют от радости. Вообще мой экспансивный друг радуется так шумно, что мне становится неловко, и я увлекаю его к выходу. На площади перед аэропортом нас ожидает машина. Здесь ветрено, сыро и слякотно, к тому же с черного, беззвездного неба начинает густо падать крупными, мокрыми хлопьями снег, и вокруг уже ничего не видно.
Машина еле ползет. Давуд, отчаянно жестикулируя, рассказывает всякие смешные истории, случившиеся в городе. Их он знает в несметном количестве и рассказывает очень забавно. Он, наверное, незаменимый тамада за дружеским столом. Таким образом, время в дороге проходит незаметно.
В гостинице мне не только заказан номер, но в этом номере уже накрыт стол, и нас поджидают еще трое ребят из уголовного розыска. Словом, конец вечера проходит весело и приятно.
Утром я прихожу в городское управление, и уже совсем другой Давуд, собранный и серьезный, подробно информирует меня о положении дел.
Что касается Лехи и Чумы, то, кроме родных, Давуд установил несколько их связей, среди которых есть некий Хромой, в прошлом дважды судимый, где-то лишившийся ноги и сейчас работающий холодным сапожником в маленькой палатке на набережной. Хромой знает в городе все и всех и пользуется немалым авторитетом. Впрочем, и врагов у него, по словам Давуда, тоже хватает. Парень умный, сообразительный и деловой.
— Артист, — выразительно поднимает обе руки Давуд, словно собирается пуститься в пляс. — Берегу для тебя, дорогой. Мой личный подарок, учти. Никто с ним из нас еще не работал. Это работа для мастера.
— Большое спасибо, — церемонно благодарю я. — А как все-таки его зовут и что еще о нем тебе известно?
— Зовут его, понимаешь, Сергей, фамилия Голубкин. Живет, по всем сведениям и по его словам, один, бедняга. И никаких родных, кажется, нет. Приехал сюда из Новосибирска, уже без ноги и уже с двумя судимостями. Такой, понимаешь, подарок из Сибири мы получили.
— Давно приехал?
— Четыре года назад.
— Может, в Новосибирске родные остались?
— Наши товарищи оттуда сообщили — я, понимаешь, специально о нем запрашивал, — что родители у него умерли. Он, значит, домик продал, когда второй раз на свободу вышел, и сюда прикатил.
— Почему же он решил из родного города уехать, не знаешь?
— Не знаю, дорогой. И не спрашивал его. Так, стороной, конечно, интересовался. Но, представь, никто не знает. Ни с кем не делился.
— Здесь у него не жена так подруга есть?
— Представь, нет. Кажется, нет. И потом, без ноги парень.
— Так-так… — Я на секунду задумываюсь, потом говорю: — Ладно. Тут, видно, придется нам с тобой еще поколдовать. Давай теперь другими объектами займемся. Во-первых, Семанский. Убит в Москве, это ты знаешь. Что тебе о нем известно, кроме его бывшей работы?
— Эх, дорогой, — досадливо цокает языком Давуд. — Понимаешь, не наш объект. Ребята из ОБХСС мне сообщили про тот магазин его, и все. Их надо спросить, их. Я тебя прошу, дорогой, а?
— Ну, давай позови кого-нибудь.
— О! Правильно говоришь. Сейчас будут.
Давуд поднимает трубку телефона и набирает номер.
— Виктор? — спрашивает он. — Товарищ из Москвы приехал, хочет с тобой поговорить… Давай, дорогой, заходи ко мне. Он здесь, — Давуд вешает трубку и, очень довольный, сообщает: — Сейчас будет. Большой специалист.
— Ладно. А пока пойдем дальше, — говорю я. — По Льву Игнатьевичу этому самому так ничего у вас и не нашлось?
— Его самого у нас не нашлось. Понимаешь?
— Стараюсь понять. Значит, он или москвич, или… плохо искали… — И в ответ на негодующий жест Давуда добавляю: — Не обижайся. Всякое ведь бывает. Ты же не один искал. Но он был знаком с Семанским, хорошо знаком. И с Чумой тоже.
— Москвич тоже может с ними быть знаком. Ведь так? Почему нет? Значит, москвич этот Лев Игнатьевич, вот увидишь. Мы искать умеем, дорогой.
Я улыбаюсь, и Давуд смущается.
— Ладно, проверим, — говорю я. — Теперь насчет Ермакова. Эта личность вообще загадочная и, возможно, к делу никакого отношения не имеет. Чума сам не свой в тот момент был. Ну, и закричал, что Муза даже, мол, с самим Ермаковым от него, Чумы, не уйдет. Вот единственное упоминание Ермакова вообще. А до этого он, между прочим, кричал, что Гвимар за миллион ее купить не сможет.
— Вот, трех Ермаковых тебе нашли, — улыбается Давуд. — А вообще их у нас в городе больше сорока человек оказалось, представляешь? Но остальные никаких даже подозрений не вызывают.
— А эти трое вызывают?
— Да ты пойми, дорогой, — Давуд выразительно прижимает руки к груди. — Не моя область. Деятели тут, черт бы их…
В этот момент в комнату без стука входит полный невысокий человек в красивом бежевом костюме самого модного покроя, с красным в белую полоску галстуком. Черные, как галочье крыло, блестящие волосы гладко зачесаны назад, волосок к волоску, на круглом, полном лице торчит маленький вздернутый нос, под тонкими, словно нарисованными бровями глубоко вдавлены живые маленькие глазки, толстые губы, тугие, румяные щеки. Словом, этот человек сразу же мне не нравится. В руке у него красивая кожаная папка с большим металлическим замком.
— Капитан Окаемов, — сухо представляется он, протягивая мне руку. — Замнач отдела ОБХСС. Зовут Виктор Иванович.
Мы сдержанно и коротко пожимаем друг другу руки. Я, видно, тоже не пришелся ему по душе. Бывает, ничего не поделаешь.
— Меня, во-первых, интересует Семанский Гвимар Иванович, — говорю я. — Убит в Москве десять дней назад. Мы делали вам запрос. Что о нем известно?
— О! — поднимает тонкую бровь Окаемов. — Даже так? Убит?
— Вашими, кстати, уголовниками, — добавляю я и поворачиваюсь к Давуду.
— Убийц, как знаешь, двое. Совко Николай, по кличке Чума, и Леха, то есть Красиков Леонид. Так вот, Совко нами арестован. Красиков погиб.
— Ай, ай, — качает головой Давуд. — Как же он погиб?
Я коротко рассказываю историю гибели Лехи.
— …А сейчас меня интересует Семанский, — заканчиваю я, обращаясь к Окаемову.
Он снисходительно улыбается.
— Это объект посложнее вашего Лехи. Вообще наш контингент, между прочим, голыми руками не возьмешь. Мозгой шевелить надо. Ибо…
Он необычайно доволен собой и, кажется, собирается прочесть нам маленькую, но нравоучительную лекцию. Я, однако, предупреждаю это намерение.
