того же дома. Собственно, в последнем случае ему нужна была только фамилия.
Отозвались сочным баритоном.
— Слушаю вас внимательно.
Звук был так силен, что пришлось, делая вид, что поправляет трубку, заткнуть пальцем окошечко наушника. В микрофон Михаил усиленно сопел.
— Боровский слушает, говорите, — предложил баритон тоном выше.
Тогда Михаил, негромко, чтобы не донеслось до гостиничной толстушки, сказал с прибалтийским акцентом:
— До-прый день. Мне пош-жалуйста госпош-жу Иннгу Калявиене. Или я ошип-бся?
— Ошиблись. X… знает что, — сказал заместитель управляющего отделением банка Боровский, и Михаил услышал это, пока трубка на той стороне летела на рычаг, — спокойно отдохнуть не дают, козлы какие-то…
— Спасибо, Николай Степанович, с удовольствием расположусь у вас, — сказал Михаил в короткие гудки.
Когда он возвращал книгу, одинокая девушка за барьером вздохнула совсем не про себя.
С Аликом столкнулся нос к носу прямо на выходе, не пришлось даже ждать.
— Значит, так, — затрещал Алик, — я все выяснил, Боровских в городе три семьи, остальные по деревням в округе. Первый, самый главный, и который как раз нужен — Боровский Аркадий Сергеич, был директором РАЙ ПО, теперь в банке управляющим. Я на всякий случай и про других. Второй, Василий Сергеич, брат, раньше был директором совхоза, теперь в АТП, тоже директор. Третий…
— Да не тараторь ты. Машина где?
— Вон стоит, далеко, как положено.
— Хорошенькое далеко, если — вон.
— А тут все так.
— Поехали куда-нибудь, мне надо переодеться. Потом высадишь меня поближе к улице Правды, а сам отправляйся искать хату нам и машине на несколько дней, понятно?
— Понятно. Поехали, но куда-нибудь переодеться — это лучше всего за город. Три минуты. Вот только где тут гаишники обычно тормозят, я не успел…
В джинсовочке, с сумочкой через плечо, в простеньких кроссовочках Михаил звонил в дверь 14-й квартиры по улице Правды, 5а. От него изрядно попахивало спиртным.
Открыл ему обладатель сочного баритона собственной персоной, а не жена, о чем можно было беспокоиться. Ведь замуправляющего сегодня отдыхал, мог на звонок и не выйти. От него тоже попахивало спиртным.
— Вам кого, молодой человек?
— А это… а мне… а чего, Федоровы не здесь живут?
— Нет, молодой человек, ошибся.
— А… я извиняюсь… а это разве не двадцать четвертая квартира?
— Нет, молодой человек, двадцать четвертая — в следующий подъезд, Федоровы как раз там. А эта — четырнадцатая.
— Э! Ну, я извиняюсь. Ошибся, прошу прощения. Бывает, я извиняюсь.
Дверь скрывает от Михаила мужчину лет шестидесяти, с брюхом из-под растянутой тенниски и в очках в толстой оправе.
Они увидели друг друга, Михаил и этот грузный мужчина, который теперь обречен. Боровскому Аркадию Сергеевичу осталось жить дней десять, а то и меньше, потому что «информашки» определяют только самые крайние сроки.
Не только истинной, скрытой от всех и вся, но и самой конкретной, земной и обыденной причины смерти, неотвратимо ожидающей Боровского в ближайшие дни, Михаил не знал, как и всех кто был до него.
Чтобы существование Боровского прервалось, хочет ОНА — Сила, которой Михаил безрадостно, но покорно повинуется вот уже без малого пять лет.
Глава 2
— Небось думаешь, мы по банку прибыли ударить? — сказал Михаил, когда они подъехали к домику, где им согласились сдать половину на несколько дней.
Алик уклончиво подвигал плечами.
— Признавайся, признавайся. — Михаил был настроен дружелюбно.
— Не знаю я, шеф, ой, Михаил. Мы с вами во всяких делах бывали. И всегда было… непонятно. Мы едем, мы ищем, мы находим. И больше ничего. Уходим обратно на базу, уезжаем домой то есть. Нет, вы не подумайте, что я чем недоволен или что… Только странно как-то.
«Еще бы тебе не странно, — подумал Михаил. — Тебе и всем вам».
— Нет, я понимаю, если у вас, например, везде кто-то еще есть…
— Может быть, и так, — сказал Михаил, — может быть, и есть. А вот кое-где, например, на базе — дома то есть — у меня вполне может кое-кого и не быть. Например…
Он упер палец в грудь Алика. Тот нервно облизал губы.
— Понятно. Разрешите выполнять?
— Договорись с хозяйкой насчет молока, выполняла. Неизвестно еще, сколько нам тут жить.
В маленьком кособоком домишке с садом над тихой речкой Ужой им пришлось прожить всего два дня.
Глава 3
К кладбищу вели двести метров специально отведенного от шоссе асфальта. Сейчас по ним двигались два автобуса, открытый грузовик с гробом и так много легковых автомобилей, что хвост колонны еще съезжал с шоссе, а головной автобус уже докатил до первых могил.
В ярком солнце тень от громадных берез и лип покрывала только вершину холма. Могильные ограды расползлись по склонам вниз к оврагу и к реке, невидимой отсюда, с бетонки.
— Тьфу, — сказал один из двоих возле джипа «Турбо» на обочине шоссе, — я думал: «Главное! Главное городское!» — а тут так, пупочка.
Второй молча глядел на процессию и только хмыкнул, когда там нестройно грянул оркестр.
— Чего мы ждем-то?
Первый был одет в обтягивающий спортивный костюм, на руках тонкие кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Старший коротко взглянул на него. Тот было притих, но сейчас же отвлекся на проходящих мимо девушек в ярких майках и джинсах.
— Куда путь держим, девчата?
— А куда и вы — на кладбище.
— Не надо так шутить. Кого там хоронят?
— А тебе, московскому, не все равно?
— Почему ты… а, по номерам. Так ведь я их как прилепил, так и скину. Я, может, самый главный рэкетир.
— Уймись, — бросил старший. Молодому не терпелось.
— Все-таки, кого ж там в мать-сыру кладут-то?
— Банкира нашего самого главного, — ответила высокая полная блондинка с горячими глазами.
— Угу, понятно, теперь мода такая — банкиров стрелять.
— Сам помер. Говорят, взял — да и подавился за обедом. Костью. Вот как бывает.
