Она ловко вывернулась из рубашки.
— Не сию минуту, ладно? Я на тебя посмотреть хочу, мой хороший. Дай мне немного передохнуть. Вернешь рубашку или мне ходить голой?
Он молча перекатился на край, встал, накинул и запахнул халат.
— Шампанского, да? — сказала Елена Евгеньевна.
— Из холодильника?
— Из морозильника! Я сейчас. — Она легко поцеловала его, ушла и вернулась. — Открой.
В ней вдруг появилась странная раздвоенность. Не обычные ее игры в «первую-вторую», которые все-таки не совсем были играми, а как будто было что-то — и нет. Отняли или само пропало.
Грандиозное… и печальное.
Пока она ходила в комнату за вещами и потом за шампанским, Михаил пытался успокоиться и сосредоточиться. Он почти не помнил, что отвечал сейчас.
Его утихающие ласки, когда она, всхлипывая, лежала в полубеспамятстве, были вызваны благодарностью и нежностью, а не желанием. Вряд ли бы он сейчас что-нибудь смог.
«Визия». Опять о ней. Значит осталось совсем мало времени
Шампанское было по-настоящему охлажденным и очень хорошим.
— Если мы сейчас простудимся и умрем, я жалеть не буду, — весело сказала Елена Евгеньевна.
Михаил сразу отстранил свой бокал, словно обжегшись о ледяное вино.
— Какие у тебя планы на сегодня?
— Только ты, милый. Я готова быть с тобой вечность. На ближайшие двадцать четыре часа вполне можешь рассчитывать.
— Вечность — хорошее слово, — сказал Михаил.
— Я сказала не так? Почему ты спросил про сегодня? Ты хочешь уйти? Прямо сейчас?
— Нет. То есть да. Вместе с тобой.
Он сходил собрал свою одежду. Всего-то два шага, а когда вернулся, Елена была уже не в его рубашке, а в чем-то голубоватом, прозрачно-ворсистом. Она смотрела, как он одевается.
— Я… обидела тебя, да? Тебе было плохо со мной. Поэтому ты уходишь.
Он тотчас захватил ее в кольцо своих рук. Поцеловал в мокрые глаза.
— Что ты. Разве я сказал, что я ухожу? Я сказал, что мы уходим, ты и я. Хочу тебя кое-куда пригласить, понимаешь? Снимемся с якоря, пока день?
Елена Евгеньевна, как только он обнял, вцепилась ему в плечи и не отпускала. Какая там первая- вторая»! Ей показалось, что он сейчас уйдет навсегда.
— Ты правду говоришь?
— А ты как думаешь?
Он опять поцеловал ее. Не дав поцелую разгореться, оторвался.
— Не так уж я хорош, чтобы из-за меня плакать.
— Скажи еще что-нибудь. Что-нибудь хорошее.
— Я скажу, — пообещал он. — Я скажу столько раз, что тебе придется затыкать уши. Ну, теперь меня можно отпустить? Я не дальше кухни. Мне обещали кофе…
— Конечно. Сейчас.
— Э, нет, позволь мне. А ты одевайся. Насколько я знаю женщин, этот процесс займет не менее часа. Не беспокойся, я все найду сам.
Он вышел, а Елена Евгеньевна вытерла глаза, посмотрела на окружающие привычные вещи, ставшие новыми. Вздохнула и неожиданно для себя счастливо засмеялась.
Мысли Михаила неслись беспорядочно.
«Да, это именно тот ракурс, а треклятый светофор был правее. Странное пятно… Надо спросить ее про песню, но какая разница, на даче рядом с аэродромом я уже побывал… Только «наезда» мне и не хватало, тезка-Мишка верно сказал, братвы почерк, причем неотесанной… Что было сейчас? «Визии» и так не всегда четко запоминаются, а тут — в самый момент. Почище, чем муж из командировки. Как только не упал… — Михаил не удержался, хмыкнул. — Теперь мне думай, не думай, а только надеяться, что Батю чем-то осенит, я, похоже, выдохся…»
— Подходяще?
Она замерла, чтобы Михаил мог оценить ее, опершись на один из пяти выгнутых стульчиков вокруг светлого стола.
И сама она была вся светлая.
Очень светлое платье из необычной ткани со светло-зеленым на светло-сером с отливом и выработкой. Такая же пелеринка. Резные браслеты слоновой кости на обнаженных смуглых руках. К браслетам — кулон, сразу видно, очень старинный.
Шагнула, чуть сместившись — разрез до бедра. В кулон вставлен крупный черный камень.
И свободная россыпь черных колец по плечам. Михаил очень серьезно поднял кулон, сдвинул в сторону. Утонул губами в душистых полукружьях встрепенувшихся грудей.
— Честное слово, — сказал, возвращая кулон на место, — впервые вижу брюнетку, которой так идет светлое.
Елена Евгеньевна царственно изогнула бровь, улыбнувшись уголком рта. Обе ее родинки-мушки послушно подпрыгнули.
— Такой королеве необходимо соответствовать, а я… Придется ко мне снова заехать, что-то там должно было остаться. Кстати, Пашу могли бы прихватить с собой, он из глубинки, ему полезно развеяться. — Михаил надеялся, что это прозвучало достаточно естественно.
— Я думала, мы только с тобой… Нет, я не против, но… Что с ним было, почему он так… так истерзан? Его это не смущает? И вообще, Миша, а ты сам? У тебя в доме такой ужас, а ты куда-то срываешься, меня увозишь, вместо того, чтобы…
Прорвавшаяся Елена-первая, поняв, что она говорит и как это выглядит с ее стороны, испарилась вновь, предоставив, как всегда, расхлебывать другим.
— Поцелуй меня, пока я не намазалась, — строго распорядилась Елена-вторая, не глядя на него. — И где кофе?
Михаил растерянно оглянулся на молчащую кофеварку, на холодный чайник.
— А знаешь, я про него и… Да черт с ним, с кофе. Елена Евгеньевна-вторая, именно вторая, а не первая, даже не ужасаясь тому, что творит, преспокойно налила чуть теплой воды в подготовленные чашечки. Поставила ладони вокруг одной, и на лоб набежала складочка. Напиток вспузырился. С края чашки сбежала коричневая пена. Со второй — то же самое. Только тогда она подняла расширенные глаза.
— Господи… Да как же я? Зачем? И ты…
Она зажала рот обеими руками.
Михаил страшно смотрел на нее, прижав палец к губам. Отнял, показал на стены кухни и потолок и опять приложил. Кивнул с немым вопросом.
Помедлив, она кивнула в ответ.
Глава 48
Это были, безусловно, самые страшные сутки в его жизни. Его привезли в какую-то квартиру, где было очень мало мебели — стол, два стула, неопрятные диваны. Половину пути он провел на полу машины, а на голове у него стояли спортивные туфли первого молодого человека с золотыми зубами. Туфли были очень грязные.
Сначала спрашивал молодой человек, который в машине был впереди. Двое других по очереди ходили на кухню пить воду.
Их интересовало, давно ли Зиновий Самуэлевич живет в том доме, что может сказать о других жильцах. Затем вопрос за вопросом повторялся о каком-то конкретном мужчине, с которым Зиновий Самуэлевич якобы дружески поздоровался непосредственно перед тем, как его забрали.
