Роскошь вроде водных мотоциклов, яхт, парусных гоночных катамаранов имелась на двух других базах, там Павел летом не работал, он их только сторожил зимой.
Здесь, на базе отдыха «Наутилус», Павел прожил практически безвылазно три года.
«И каких года, — подумалось ему. — А что сказать, хороших года. Самых тихих три года в твоей жизни, Пашка Геракл».
— Да что ты жо… — оглянулся на детей. — Что ты корму свою отвесил! Сколько раз говорено; стоять прямо и мачту на себя! — заорал он вдруг. Кругленький дядечка на кремовом виндгляйдере «ложке» виновато окунал в воду угол косого треугольного паруса. Свободной рукой махнул ответно.
— Это ж проще, чем велосипед! Эх!..
— Дальше, дядь Паш, — напомнил пацан.
— Что ж дальше, — буркнул Павел, возвращаясь к двигателю. — Вы шкуры в клубе видели?
— Ага. Все четыре.
— Ну вот, а было их пять, потому что одну я подарил.
— Кому подарили, дядь Паш? — спросила пигалица в том возрасте, когда девчонки на пляже еще обходятся одними трусиками.
— Одному человеку подарил. Вырастешь, я тебе тоже подарю.
— Вы их из ружья? — солидно спросил мальчик в пляжной шапочке с удивительным козырьком.
— Ты, Вовка, знаешь, что не из ружья, — отвечал, не оборачиваясь, Павел. Он заканчивал работу.
— Ножиком?
— И не ножиком.
— Дядь Паша его трансформером! — радостно взвизгнул какой-то карапет.
— Дядь Паша всех пять волка голыми руками, — чуть укорачивая и кривя грамматику, пояснил солидный Вовка и оглядел всех. — Поэтому у него шрамов столько.
Руки Павла, шея и лицо, где не было закрыто курчавой жесткой бородой, являли собой прямо-таки переплетение шрамов самой разной величины и конфигурации. То же было и по всему телу, поэтому Павел в любую жару носил тельняшку с длинными рукавами и линялые джинсы, не подворачивая.
— Ничего, мелкота, — сказал Павел, накидывая колпачки на свечи, — на мне заживает быстро.
Он вылез и захлопнул створки лючка. Уже хотел скомандовать изготовившемуся на водительском сиденье Вовке: «Запускай!» — но тут на верхней ступеньке лестницы, что вела с причала на берег, появилась голенастая некрасивая девочка.
— Вовка! — закричала она. — Автобус суббот-воскресных отдыхающих привез, твоя мама приехала, иди! Вовка умоляюще уставился на Павла.
— Ладно, — сказал Павел. — Без тебя не буду. На полчаса считай себя свободным. И все свободны — марш!.. Ребята кинулись вслед за Вовкой.
— Марш новых отдыхающих встречать, — повторил Павел задумчиво, глядя на убегающую мелкоту с непонятной стороннему взгляду грустью.
«Тоже не мешало бы взглянуть, — подумал он, — какие они там еще новые. Распускаться мне никак нельзя, а то подловят. Хотя если до сих пор никто не явился, теперь и подавно гостей ждать нечего. Быльем поросло. Волна улеглась, да только путь назад тебе заказан. С такой рожей тебя на первом углу узнают, да, Геракл? Да и вообще… вот именно — вообще».
С неожиданно вскипевшей злостью он посмотрел на свои испещренные шрамами руки невероятной мощи, приблизил ладони.
— Заживают, — прорычал сдавленно. — Быстро заживают…
И вдруг с размаху ударил тыльной стороной руки о гвоздь, торчащий с изнанки высокого настила пирса; он все еще находился в катере.
Гвоздь прошел насквозь. Павел глухо застонал и следующим движением сдернул руку. Темная кровь закапала в черную воду озера.
Павел опустил руку в воду, поболтал ею там. Видны были кровящие точки в местах входа и выхода гвоздя.
«Ишь, ты, Христос. Как есть чистый Христос. Чистой Ляшской воды Христосик».
Он стал успокаиваться после своей вспышки. Вынул все еще кровоточащую кисть из воды, прижал к груди, побаюкал.
— Дядя Паша, вы поранились? — Голенастая девочка-подросток не ушла вместе с остальными. — Вам больно?
Она никогда не замечала шрамов Павла. Он ей очень нравился. Он был такой красивый.
— Поранился? — удивился Павел. — Мне больно? С чего ты взяла, Танька? Смотри, у меня все в порядке.
В доказательство он пошевелил пальцами сперва одной, потом другой руки. И верно — ни следа отверстия, ни следа раны, ни следа крови.
— Я и не думал раниться. Что я — косорукий какой? Но на тельняшечьей груди алели свежие полосы и пятна, и девочка Таня недоверчиво смотрела на них.
Глава 10
«Что это, удача? Везение, случайность?» — думал Михаил по мере того, как чрезвычайно интересная женщина лет двадцати пяти — тридцати, так неожиданно оказавшаяся рядом посреди огромного города, рассказывала о своем сегодняшнем сновидении.
Рассказывала «визию», которую сегодня дали Михаилу. Он непроизвольно прикрыл фигурку карикатурной Смерти рукой. Улыбнулся замолкнувшей женщине. Та, кажется, и сама была не рада своим внезапным откровениям.
— Дайте мне прикурить, — сказала женщина. Безусловно, она была хороша. Она была даже красива. Смугловатая, с усиками на губе и двумя приметными родинками-мушками у рта и брови. Янтарного цвета кофточка, жилетка тончайшей палевой замши подчеркивает полную грудь. Удлиненные мерцающие глаза и маленькое ушко из-под спустившейся смоляной пряди. Очень со вкусом украшения и чрезвычайно тонкий тщательный макияж. С изюминкой баба.
Михаил почувствовал, что сегодняшний «такой» день его кончился.
— Я не ношу огня, — виновато развел он руками. При этом незаметно выбросил дурацкую куколку — зачем только покупал? — подальше в сторону. — Секундочку.
Елена Евгеньевна не без удовольствия отметила, как тотчас же среагировала девочка-официантка на его повелительный жест.
— Будьте добры зажигалку… прошу вас.
— Представились бы. — Елена Евгеньевна-вторая выпустила две тонкие струи дыма из ноздрей. — А то разглагольствую неизвестно перед кем.
— Меня зовут Михаил.
Ей понравилось и то, что он не сделал вид, будто обижен на «неизвестно кого», с расчетом обыграть эту свою мнимую обиду, заплести разговор. Просто представился и ждал, что скажет она. Цельный мужик.
— Елена Евгеньевна. — Упоминанием отчества она как бы воздвигала барьер.
— Я спросил вас о снах, Елена Евгеньевна, потому что мне самому они снятся очень часто. Всякие.
— Про что чаще?
— О разных людях.
— А о себе?
— Бог миловал пока. — Михаил неопределенно улыбнулся. — Да я в них и не разбираюсь.
— Удивительно. Сейчас в снах разбираются все, кого ни спроси. Вода — хорошо, символ жизни. Полеты во сне — неудовлетворенность. Если в пропасть падаешь — слишком большая дистанция между
