через невидимые раскрытые шлюзы, — губительно затянулись биологические процессы, сломалась технология, выстроенная на электричестве.
Взаимоотношение «гравитация — масса» изменилось — всколыхнувшись, начали сходить с орбит небесные тела.
Мир рушился целиком, весь, картина его уничтожения оказалась сродни диаграмме развития человечества, если представить ее километровым отрезком. На нем так называемое «цивилизованное» состояние приходится на последние десять метров, а «современное» — вообще на крайние шаги и пяди. Люди входили, познавали и покоряли свой Мир по экспоненте, и вызванные ими силы собирались погубить его так же.
В 21 час 56 минут 19 секунд по Гринвичу 7 ноября один из факторов в точке, нарушающей стабильность, устранен.
Пока этого достаточно для сохранения равновесия в этом Мире.
Время «Ч» не отменено, оно лишь отложено.
Глава 14
И тем не менее Мир устоял. Мир и в процессе своего стремительного распада не очень замечал, что с ним происходит. В океанах приливы сменяли отливы, мертвое не успело стать живым, а живому удалось удержаться, чтобы не сделаться мертвым. Что касается некоторых несообразностей, то они уже исправлены. Хотя бы главные.
Где-то разражались паники и кризисы, кто-то нагнетал страх, а кто-то привычно легко отмахивался: и это было! Возведенное людьми здание где-то дало трещины, а где-то спаслось тем, что, невзирая ни на какие свалившиеся из ниоткуда необъяснимые напасти, продолжало строго жить по своим установленным самим собою и природой законам.
Люди не могли оставить забот согреть себя в холодных широтах и уберечь от жары тропиков, накормить и одеть, обменяться товарами и информацией. Они продолжали любить друг друга и друг друга убивать, связываться, торговать, обманывать, переезжать с места на место. Уходили в плавание корабли и улетали самолеты.
Один из таких состоявшихся несмотря ни на что рейсов занимал мысли молодой женщины за рулем «Вольво», в обычном утреннем потоке машин проезжающей через всю Москву. Высокая арка с синим щитом. «Аэропорт Шереметьево-2». МКАД.
Инка покосилась на раскинувшегося рядом Михаила. Он всю дорогу не приходил в сознание. Позднее осеннее утро баловало чистым небом с низкой растянувшейся пленкой жемчужных облаков. Инка перестроилась, свернула направо, прибавила скорости. Она очень напряженно размышляла. Все еще. У нее вовсе не было уверенности, что интересующий ее рейс именно состоялся и именно несмотря ни на что.
— Останови.
Михаил приподнялся на сиденье, потряс головой, сморщился. Посмотрел в окно.
— Насколько я понимаю, это совсем не Лужники.
Инка послушно прижала «Вольво» к заснеженной бровке. Справа за деревьями белело поле. Впереди мост через Клязьму, неширокую здесь, машины шли туда и сюда. Бескрайнее невесомое небо.
— А развилку дорог ты уже проехала, — сказал Михаил, угадывая Инкино несбывшееся видение. Впрочем, отчего несбывшееся? Вот оно, сбылось.
— Ты можешь меня не бояться, больше двух превращений мне не положено, — продолжал он. Поправился: — Не было положено. Теперь все. Как ты меня вытащила?
— Не помню сама. Я… лезла вниз, кажется. Почти дотянулась, Зверь висел… ты был не очень далеко. Потом все взорвалось. Потом я держала тебя за джинсы, тянула. Не знаю, как вытянула. Когда взбирались обратно на мост, я думала, ты точно сорвешься, но ты как-то смог. Мне даже помог, протянул руку, а то бы я… Машина стояла, всю снегом занесло. Мост целый. Движение. Ты успел только про Лужники сказать, пришлось мне за руль садиться. Дверца вот у нее заклинивает, вы задели, когда дрались. — Инка зачем-то показала на дверь со своей стороны. Край двери был покорежен. На нем пропахал бороздку стальной коготь кого-то из Зверей.
— Успел, значит, сказать.
— Все равно прошло больше чем полчаса. — Инка говорила, не отрываясь от дороги перед собой. — Суди сам, после этого кошмара среди ночи — обычный день, утро, прямо сразу. Машины едут, люди идут. Никаких танков, стрельбы, ужасов. Ведь ты же убил этого? Да? Его больше не будет? Можно снова жить? Мне надо жить дальше, понимаешь? Ведь я же тебя не бросила, я тебя вытащила!
— Для меня время идет отдельно, — сказал он, решаясь пошевелиться вторично, и опять это было очень больно. — Такая уж я выдающаяся личность. Нет, не возражай, теперь на самом деле поздно, потому что и мои полчаса прошли. А куда ты торопилась жить дальше? А, — его взгляд упал на указатель впереди, — так зря свернула перед Новодмитровкой, по главному шоссе удобней.
— Когда мы провожали, то ехали так.
— Подожди, я выйду.
— Нет, — сказала Инка, глядя в ту же точку, — выйду я.
Она встала, чуть прищурясь от мягкого утреннего ветерка, рядом с дверцей. Михаил коротко посмотрел на нее, так и не повернувшую головы, почесал нос. Его удивляло собственное безразличие. К ситуации и к совершенно непредставимой своей участи.
Черный «Пассат» во встречном потоке затормозил, проехал вперед, дал задний ход, возвращаясь. С той стороны махали руками и кричали, подзывая, а потом Жоржик перебежал дорогу. Жоржик был постройневший, возмужавший и загорелый, в немыслимой белой дубленке. Михаил что-то отвечал, не выходя из машины. Кажется, что сейчас догонит, и извинялся за опоздание, произошедшее, конечно, по его вине. Да, он очень рад. Ну ясно, пусть Инночка едет с ними. Нет, с ним все в порядке, просто была бессонная ночь, пока закончил дела. Да-да, он догонит, только пусть не волнуются, если придется снова задержаться, у него что-то с зажиганием, и дверца вот… задел об одного идиота.
— Жоржик хотел сувениры, так у нас на таможне придрались — контрабанда, представляешь?
Он махал рукой. Ему все-таки пришлось выйти. Инка уходила вместе с постройневшим Жоржиком, их фигуры удалялись в минуту разрыва потока машин на дороге. Где-то он уже видел такое. Не вспомнить. Потом они уехали.
Усевшаяся рядом с обожающим Жоржиком Инка вдруг почувствовала у себя на груди постороннее шевеление. Сунула руку в запах воротника.
Узелки оберега распускались сами собою. Веревочка расползалась в пальцах, рвалась во многих местах.
Не переставая улыбаться и кивать Жоржику и словам мамы из-за руля, Инка незаметно собрала обрывки и выпустила их за приспущенное стекло.
Ни Жоржик, ни мама Валентина Михайловна ни словом не обмолвились о таких памятных Инке потрясениях в Мире. Инка сама благоразумно помалкивала. Она не оглянулась на оставшегося Михаила и в зеркальце заднего вида не посмотрела. Она умела уходить не оглядываясь.
— По здоровьичку, мил человек! Поворачиваться было больно, и Михаил лишь
повел глазами к возникшему рядом, в продранной фуфайке, своих разных — зеленый и коричневый — сапогах и дрянной шапчонке на голове кирпичом… да, мнимому Инкиному брату Сереге. Чего-то такого Михаил и ждал.
— И тебе не хворать. Не очень я тебя тогда? Уж извини, из себя ты меня вывел. Не знал, что на своего руку подымаю.
— Не-ет, — Серега тоненько засмеялся, — ко мне не подклеивайся, Перевозчик. Тебе как было сказано? В лодочниках еще не отработал. До НАС тебе еще перевозить и перевозить. Река Лета — штука долгая. Там без тебя соскучились.
— До ВАС? — Михаилу показалось, что голова у него сейчас лопнет от усилий понять и от прежней изматывающей боли.
