видеть. — Варейкис улыбнулся приветливо и, обратившись к заинтересованно воззрившемуся Тухачевскому, пояснил: — Был у нас в Екатеринославе инструктором красногвардейцев… Вы присаживайтесь, товарищ Черкасский.
— Садитесь, — подтвердил Тухачевский и протянул ему документы обратно. — Возьмите ваши бумаги. Вы, насколько я понял, явились, прочитав приказ?
— Так точно. Прошу извинить за опоздание.
— Не беда, — командарм усмехнулся волевым ртом. — Многие опоздают… Но вы-то имели право вообще не являться. Где были ранены?
Мирон Яковлевич коротко назвал место и время.
— Мы, семеновцы, стояли севернее, — отозвался Тухачевский, вздохнув сдержанно, и тут же спросил в упор:
— Желаете служить в Красной Армии?
— Так точно! — выпалил, вскочив со стула, Мирон Яковлевич и почувствовал, как сорвалось с ритма сердце, заскакало галопом, ударяя под самое горло.
Вот и все. Рубикон перейден. Мосты сожжены.
— Да вы сидите, сидите же, — мягко настоял Тухачевский. — И не волнуйтесь так, не торопитесь отвечать. Может, подумать надо, с семьей посоветоваться?
— Раздумывал предостаточно, товарищ командарм.
— Значит, решили окончательно? — спросил Варейкис. — И бесповоротно?
— Так точно.
— А стрелять как же, сможете? — усомнился Тухачевский, кивнув на черную перчатку.
— Могу левой, товарищ Варейкис подтвердит. И даже писать ею научился.
— Ну, вы молодчина! Не знаю, придется ли вам часто стрелять, но писать… Мне в штаб армии более двухсот грамотных офицеров требуется.
— Я ведь не штабист, — заметил Мирон Яковлевич. — Я строевик.
— Строевик… А мне в штабе, полагаете, строевики не нужны? — Командарм протянул листок анкеты: — Вот, заполните, пожалуйста. Прямо сейчас, здесь пристраивайтесь. Стол большой, места хватит. Ручку возьмите.
— И не торопитесь, — добавил Варейкис.
Мирон Яковлевич принялся заполнять анкету. Спокойно стало ему с этими людьми. Угомонилось сердце. После долгой отлучки возвращалось душевное равновесие.
Нацарапав кое-как, отдал анкету Тухачевскому.
— Скажите откровенно, товарищ Черкасский, — спросил тот, — вас что-нибудь смущает в предстоящей службе? Не стесняйтесь. Лучше сейчас поставить все точки над «и», чем после выяснять отношения.
Мирону Яковлевичу такая постановка вопроса импонировала. И он охотно откликнулся, не финтя:
— Смущает, товарищ командарм. Как отнесутся в Красной Армии к бывшему золотопогоннику? Согласитесь, нелегко воевать, когда свои же смотрят косо.
— Согласен, это тяготит. Понимаю вас. Я сам ведь в прошлом офицер и не раз испытал на себе… Но мы с вами должны понять, что доверие по щучьему велению не возникает. Его надо заслужить. Завоевать! А чем? Честностью, прежде всего. Затем знанием своего дела, служебного долга. Мужеством, конечно, но не только. Еще и умением сражаться, умением побеждать противника. И наконец, заботой о солдате. Уважением человеческого достоинства в солдате. А солдатская душа чуткая. И справедливая. Она оценит и отзовется…
Это Мирон Яковлевич знал, не раз сам убеждался.
— Я рад, что вы снова с нами, — сказал на прощание Варейкис. — Снова и, надеюсь, окончательно. Откровенно говоря, давно пора было.
— Судьба, — пожал плечами Мирон Яковлевич, не найдясь.
— Судьба? — Варейкис покачал головой. — Нет, я не фаталист. Судьбу, товарищ Черкасский, надо подчинять себе. Что, не согласны?
Мирон Яковлевич тогда смолчал. Не сумел бы он, пожалуй, ответить и сейчас, месяцы спустя. Порой казалось, что не попадись ему под тем приказом знакомая фамилия… Впрочем, заниматься самокопанием нынче недосуг.
ЭПИЛОГ
Так пересекаются порой на путях и распутьях Истории судьбы разных людей. Казалось бы, случайно. Но все же — закономерно. И каждому витязю — не век топтаться на распутье, рано или поздно каждому суждено избрать свою дорогу. Одни при этом ошибаются, другие — нет…
Немногим более двадцати лет спустя после описанных здесь событий красный командир Мирон Яковлевич Черкасский сложит голову на подступах к Москве, защищая столицу от фашистского нашествия. Но займет его место в строю и дошагает до великой Победы подросший к тому времени сын… Однако это уже тема другого, последующего повествования.
И сегодня можно (и нужно!) сказать о том, о чем долго не говорилось: как ощутимо недоставало нам в канун и в суровую пору последней войны, да и после, многих таких самоотверженных Рыцарей Справедливости, какими были встречавшиеся, либо упоминавшиеся на страницах этой книжки Михаил Тухачевский, Иосиф Варейкис, Виталий Примаков, Юрий Коцюбинский, Георгий Благонравов, Константин Мехоношин, Владимир Антонов-Овсеенко, Гая Гай… всех не перечислить. Все они трагически погибли в результате беззаконных репрессий 1937–1938 годов. Репрессий, ничем не могущих быть оправданными, непростительных. Прославленный наш полководец, четырежды Герой Советского Союза Маршал Г. К. Жуков отмечал в своих воспоминаниях: «…противоестественными, совершенно не отвечавшими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные аресты, имевшие место в армии в тот год. Были арестованы видные военные, что, естественно, не могло не сказаться в какой-то степени на развитии наших вооруженных сил».
Мы не смеем забывать завоеванное и нелегко достигнутое. Иначе растеряем его, не убережем.
Мы не смеем забывать непоправимых ошибок. Дабы впредь не допускать их повторения.
Мы не смеем забывать тех, кто достоин благодарной памяти. Ибо бессмертие человека — в доброй памяти о нем, сбереженной душою и разумом живых.
Примечания
1
