порочный круг. Временные горе-правители не выдумали пороха, пытаясь еще в марте выйти из этого порочного круга с помощью так называемого «Займа свободы».
«…Облигации сего займа выпускаются на 55 лет и погашаются по нарицательной цене, в течение 49 лот, тиражами, производимыми один раз в год, в декабре, начиная с 1922 года. До 16 марта 1927 года не будет приступлено к досрочному погашению ни посредством усиленных тиражей, ни путем конверсии или выкупа…»
Размахнулись: пятьдесят пять лет… сорок девять лет… экий, право, исторический оптимизм! А на каком основании, спрашивается? «Не будет приступлено» до двадцать седьмого года? Да вообще «не будет приступлено» — никогда! Ни «посредством усиленных тиражей, ни путем конверсии». Не то что до двадцать седьмого или до двадцать второго — до восемнадцатого года не просуществует такой заем! Потому что не просуществуют выпустившие его временщики, Иосиф убежден в этом.
На что же они рассчитывали? Хотел бы он знать… А на что рассчитывают все им подобные — на обилие доверчивых. Доверчивость… она порождается природным свойством человека: в лихую годину не терять надежды на лучшее будущее, на удачу. Доверчивых в России хоть отбавляй. Только с каждым новым разочарованием их становится все меньше. И все больше появляется таких, которые начинают понимать: никакой добренький дядя не выручит, надо надеяться только на свои силы — на свои руки и глаза, на свой разум и свою волю. «Никто не даст нам избавленья — ни бог, ни царь и не герой…» А герои, между прочим, революции нужны, и она их породит. Непременно!
Во Временном правительстве что-то не видать героев. Керенский? Этот зачинщик злополучного июньского наступления? Он еще наломает дров, только дайте ему безраздельную власть, к которой он так откровенно рвется.
И теперь все эти неудачи пытаются свалить на большевиков?
Еще бы! Политическим банкротам всегда позарез требуется козел отпущения — лишь бы уберечь свою заживо гниющую шкуру.
Иосифу припомнилась нелепая, злая карикатура, которую он видел на днях в одном журнале. Некая мрачная фигура — на фоне светлого облака и серого силуэта Петронавловки. Поднят волосатый кулачище. В другой руке, прижатой к боку, — листы «Правды». По всей одежде — одно и то же слово: «долой», «долой», «долой»… Звероподобная морда громилы. И надпись: «Идеал большевика». Иосиф оглянулся, посмотрел на лица товарищей — нет, ни одно из них даже отдаленно не похоже на к изображенный зловредным карикатуристом «идеал»: разные лица у подольских большевиков, но все одинаково одухотворенные, с чистым, открытым взором. А вот на физиономию черносотенца, с которым Иосифу как-то пришлось не только словами переведаться, нарисованный монстр явно смахивает. Не исключено, кстати, что вскоре снова доведется столкнуться с ему подобными: денечки начинаются горячие…
Вспомнились недавние события июньского кризиса, уже второго за этот год политическою кризиса в России. Как не быть кризису, когда противоречия между рабочими и солдатами, с одной стороны, и буржуазией — с другой, становятся все более непримиримыми! Временное правительство затеяло наступление на фронте, чтобы отвлечь народ от революционной борьбы. А народ все настойчивее требует мира… В те кризисные дни на Первом Всероссийском съезде Советов большевики потребовали прекращения войны и передачи всей власти Советам. Но преобладавшие на съезде меньшевики и эсеры большинством голосов отклонили большевистские требования. Трудящиеся массы возмутились пуще прежнего — забастовали двадцать девять петроградских заводов, рабочие и революционные солдаты собирались выйти на улицы. Однако — под воздействием меньшевистско-эсеровского большинства — съезд Советов демонстрацию запретил, и, чтобы не противопоставлять себя съезду, большевики сумели удержать рабочих и солдат от выступления. Ни легко ли удержать пар в котле, когда стрелка манометра перешла за красную цифру? Боясь потерять голоса избирателей, эсеры и меньшевики дали согласие на мирную демонстрацию — для возложения венков на могилы жертв Февральской революции, надеясь, что это будет демонстрация доверия Временному правительству. Они просчитались. Полмиллиона рабочих и солдат, буквально наводнивших улицы Петрограда, пошли за большевиками и потребовали: ХЛЕБА, МИРА, СВОБОДЫ! Над колоннами демонстрантов рефреном звучал большевистский лозунг: «Вся власть Советам!» И если к этому полумиллиону питерцев прибавить еще те тысячи и тысячи, которые под теми же лозунгами вышли в те жо дни на улицы Москвы, Минска, Иваново-Вознесенска, Твери, Нижнего Новгорода, Харькова… Иосиф понимал: это нарастает вторая волна революции! У него не было сомнений: пора! Пора устранять несостоятельных временщиков и брать всю власть в свои руки. Вся власть Советам!..
Голос Матрозова прервал ход его мыслей:
— Переходим к вопросу о политике наступления. Слово предоставляется товарищу Варейкису.
Он вышел, твердо зная, о чем и как говорить. Прежде чем начать говорить, он еще раз оглядел утомленные, но внимательные лица товарищей. И снова отметил, что ни одно из них никоим образом не похоже на ту морду громилы, изображенную в журнале как «идеал большевика»…
А после принимали резолюцию. И к третьему ее пункту Иосиф внес поправку, настаивая на недвусмысленной формулировке: «Немедленный переход государственной власти к Советам Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов». Поправка была принята лишь при одном голосе против. И этот единственный несогласный придал результатам голосования еще большую достоверность и убедительность.
13. ТРИЖДЫ ДРОГНУЛА ДУША
Подполковник Муравьев был разочарован. И не в ком-нибудь, а во вчерашнем своем кумире, в Керенском.
С чего же началось?
Да, в феврале армия ясно проявила свои революционные возможности. Иначе… все было бы иначе. Но нельзя все время митинговать и демонстрировать — функция войска не в этом. Взбаламученные части надо было успокоить. Надо было «замирить» армию внутри. С тем чтобы не допустить какого бы то ни было «замирения» вовне, том более что такая угроза была реальной, случаи братания на фронте участились, Бог свидетель, подполковник Муравьев сделал все, что от него зависело, чтобы «замирить» армию внутри и не допустить «замирения» с германцем. Он даже сделал более того. И не стесняется признаться в этом. Ложная скромность есть кокетство, а кокетство, как известно, не украшает мужчину. Мужчину украшают шрамы, знаки отличия и боевые награды. Всеми этими истинно мужскими украшениями Муравьев не обделен.
Припомнилось, как после февраля была создана при тогдашнем военном министре Особая комиссия, чтобы разработать новые уставы и положения для армии и флота. Комиссию возглавил генерал Поливанов… Припомнился и подписанный Гучковым приказ № 114 — «Об организации армии на новых началах». Откровенно говоря, эти «новые начала» мало чем отличались от старого конца.
Некоторую новизну пытался все же ввести Керенский, когда 11 мая подписал приказ об основных правах военнослужащих. Но Муравьев не забыл, как окрестили этот приказ солдаты, — «декларацией бесправия». А ведь Александр Федорович — юрист, мог бы так продумать текст, чтобы комар носу не подточил. Ну, пускай военный из него не получился, но хоть бы от его юридических знаний прок был!
Не было проку, не было, теперь у Муравьева на этот счет никаких сомнений. По сути дела, уже в июне все было ясно. Одно лишь могло тогда спасти престиж Временного правительства и поднять акции Керенского — ощутимая победа на фронте. В интуиции Александру Федоровичу не откажешь, он чувствовал и, возможно, даже понимал ситуацию, когда настоял на июньском наступлении. Михаил Артемьевич тогда еще верил в счастливую звезду этого взметенного на гребне исторической волны коротко остриженного человека в модном френче, с его воспаленным взглядом из-под утомленно набрякших век. Верил… но до чего же скоро изверился!
А ведь задумапо всо было — не придерешься. В случае виктории — все лавры Керенскому. В случае копфузии — все шишки на его политических противников. Поддавшиеся на большевистскую агитацию и отказавшиеся наступать солдаты и офицеры были арестованы незамедлительно — это должно было вразумить остальных. И войска, вчера еще не желавшие сражаться «за веру, Царя и отечество», теперь
