нередко предпринимались Понтом против горцев Малоазийского Тавра и Каппадокии.
2
В Неаполе уже знали о вторжении понтийцев в пределы скифских просторов. По направлению их марша можно было судить, что Диофант ставит целью своего похода захват главных городов Скифии.
Раданфир не снимал с себя доспехов, проявляя неутомимую деятельность. Направлял отряды навстречу вражеской рати, сколачивал мощный отряд из князей и богатырей, одетых в непробиваемые катафракты. На площади Неаполя кишмя кишели ратные люди, дымили костры, топтались у коновязей сотни лошадей. Одни приезжали, другие спешно покидали город, кричали, ругались, пели песни. Тут же у костров строгали стрелы, точили акинаки и секиры, починяли конскую сбрую. Против царского дворца накопилось немало навозу и мусору. Его никто не убирал. Время наступило горячее.
Спешно отстраивались башни на стенах города, мастера обивали ворота города медными листами. Но меди хватило лишь на половину одной дубовой створки. Рыли вокруг стен рвы, вбивали колья. Ждали осады.
Палак хандрил после неудачной осады Херсонеса, не выходил из своих покоев, не принимал никого, кроме самых близких людей. С Раданфиром и Фарзоем спустился в подвал, где в их присутствии каменщики вновь замуровали вход в сокровищницу Скилура, уже изрядно обедневшую.
Царь стоял, заложив руки за спину. Словно жалуясь, сказал своим друзьям:
– Смотрите, сколь тревожна жизнь царя, отвечающего перед богами за судьбу своего народа!.. Вчера греки трепетали перед моими ратями, сегодня я прячу от них свое достояние. Но не потому, что опять собираюсь оставить город отца моего в руках врага, а думая, что могу пасть в битве… Хочу, чтобы все скопленное здесь досталось не случайным жадным людям, но тому, кто займет мое место.
Раданфир, а за ним и Фарзой упали на колени.
– Что ты говоришь, великий царь! Не ты падешь на поле битвы, но враги твои! Ты силен и могуществен!.. Неаполь мы отстоим, на твоем престоле не быть никому другому, кроме тебя, царствуй на радость народу и на страх врагам много-много лет!
Так сказал с чувством Раданфир. В его глазах отражалось столько преданности и любви, что сам царь прослезился.
– Знаю, друзья мои, что вы преданы мне и готовы умереть за меня! Но сами видите, что сильный враг устремился к сердцу нашей родины! Если мы не сможем замедлить движение Диофанта на Неаполь, то через день он займет Хаб, а через два – обложит Неаполь.
– Мы остановим понтийцев, государь!..
– У нас достаточно сил, чтобы задержать иноземцев!..
– Мы сильны, друзья мои, но мы не готовы к решительному сражению. Нам потребуется не менее двух недель для подготовки… Опасаюсь измены некоторых князей…
– Народ не изменит, Палак-сай! – отозвался Фарзой. – А среди князей если и есть скрытые изменники, то покажи на них!.. Изменники умрут! А народ не изменит!
Палак вздохнул.
– Да, народ не изменит, – в раздумье ответил он, – да не в моей руке он, а на поводу у князей своих!.. Кроме того, я не хочу давать решительного сражения Диофанту до подхода Тасия с войском. Таков наш уговор с ним. Значит, нужно стрелометанием замедлять движение врага, по примеру наших предков. Утомлять и ослаблять его… Лучники беспокоят врага?
– Беспокоят, Палак-сай, – ответил Раданфир, – но разреши сказать.
– Говори.
– Лучникам не задержать Диофантова войска. Надо ударить на него лавой! Отряд катафрактариев готов. Разреши мне возглавить его. Мы ударим по врагу и остановим его или… погибнем!
– Гибнуть не надо, ты мне нужен.
Стена была замурована и забелена. Все следы работы тщательно уничтожены. Каменщики принесли клятву молчания и стали собирать лопаты и деревянные ведра с водою и глиной. Царь отпустил их.
– Пойдемте наверх, там поговорим!
Сутулясь как старик, Палак пошел вверх по каменной лестнице. Князья следовали за ним в молчании. Фарзой в душе изумлялся душевной немощи царя. Он не узнавал Палака, умевшего казаться таким самоуверенным и гордым, а теперь потерявшего вдруг две трети своей царственности, впавшего в явное уныние.
– Разреши мне, Палак-сай, ехать с Раданфиром против Диофанта! – порывисто сказал он, загораясь воинственной страстью.
– Нет, Фарзой, ты будешь пока около меня!
Во дворце стало холодно и неуютно. Ветер раскачивал тяжелые занавесы. Под потолками на черных балках дремали голуби. Голые фигуры эллинских богов, что стояли по углам, казалось, ежились от озноба.
Проходя мимо женских покоев, Палак приостановился и незаметно заглянул через разрез занавеса. У огромного очага на медвежьих шкурах сидела царица, окруженная девушками. Девушки вышивали красными и желтыми нитками на белых замшевых шкурках. Ирана колола орехи и подавала царице ядра прямо в рот. Опия с рассеянным видом жевала ореховую мякоть и смотрела в огонь. Ирана рассказывала сказку, которая больше развлекала девушек, чем царицу.
Палак осторожно раздвинул полы занавеса и приблизил ухо, чтобы лучше слышать. На его лице отразилось любопытство, брови поднялись, губы по-мальчишески выпятились вперед. Сейчас он показался Фарзою таким же, как много лет назад, когда все они были юны и беззаботны. Царь с жадностью вслушивался в слова сказки, произносимые Ираной так отчетливо, что князья, стоя позади царя, хорошо слышали их.
