кожаные расшитые шаровары. Многие рыгали громко. Грек чуял острый дух конского пота, которым несло от скифов, разглядывал чаши из человеческих черепов и думал: «Табунщики, мужики, варвары! Как они кичатся своей силой и властью, но как они одинаково грубы и грязны!» Он испытывал презрение и ненависть к пьяной ораве степняков и пришел к убеждению, что Палак пьяница и не годится покойному Скилуру даже в слуги. Несколько раз встречался взглядом с необычно задумчивым, но, как всегда, трезвым Раданфиром, поражался его способностью пить вино, как воду, не пьянея, и задавал себе вопрос с некоторым беспокойством: «Чего нужно от меня этому сатрапу, что он так загадочно смотрит на меня?» И тут же решил сделать Раданфиру особый подарок.
Рядом сидел подвыпивший Тойлак и старался сохранить любезную улыбку на помятом, бабьем лице. Изредка вздрагивал от икоты и не принимал участия в общем разговоре, вначале оживленном, но в разгаре пира все более терявшем свою напряженность и содержание. Речи становились невнятными, прерывались раскатами грубого хохота, кое-кто уже затягивал песню.
Жрец наклонился к царю, шевеля бесцветными губами. Палак в знак согласия кивнул головой и рассмеялся.
– Эй, кто там! Позовите шута Хрисогона! – хрипло крикнул он. – Пусть придет позабавит гостей!
– Позвать шута! – приказал Раданфир стражам.
Десятки проворных ног затопали в глубине гулких коридоров. Воины, слуги, рабы кинулись гурьбой искать шута, причем громко кричали, толкали друг друга, спотыкались и падали.
Шут стоял с Лайонаком возле царских конюшен и озабоченно говорил ему:
– Сегодня тебе не придется иметь беседу с царем! Палак пьян. Но завтра – обязательно! Переговори с Фарзоем, как говорил с Раданфиром. Молодой князь царю нравится, он поможет нам.
– Согласен, но Фарзой тоже пирует.
– Есть еще один человек, как я мог забыть!.. Вот кто поможет нам уговорить царя идти походом на Боспор!
Шут хлопнул себя по лбу, довольный своей догадкой.
– Кто же это?
– Царица!.. У меня родился небольшой план. Нам помогут Никия и Ирана!.. Тсс…
Подбежали запыхавшиеся воины.
– Давай, шут, спеши! Царь требует тебя в трапезную! Гостей забавлять.
– Что? – раскрыл рот изумленный Бунак. – Забавлять боспорцев?
– А то кого же! Иди скорей!
– Я же просил Раданфира не трогать меня сегодня!
Бунак посмотрел на Лайонака растерянным взглядом. Тот молчал, испытывая неприятное чувство, словно угадывая подвох, хотя не мог сказать, с чьей стороны.
– Идите, – сказал он воинам, – шут сейчас наденет скоморошью одежду и явится. А ты, Бунак, замажь лицо так, чтобы Саклей не узнал тебя.
На лице шута отразились печаль и внутреннее волнение, он стал похож на плачущего сатира. Смотря на его вывернутую нижнюю губу и комично вздернутые брови, воины не могли удержаться от смеха. Царский дурак даже в печали продолжал быть забавным. Лайонак и тот подумал на миг, что его друг гримасничает «на пробу» перед выходом к царским гостям. Но Бунак вздохнул тяжело и с душевной горечью произнес:
– Эта встреча с Саклеем тревожит меня. Недаром я вчера столкнулся на улице с черным теленком, а Никия видела во сне вшей.
– Пусть это тебя не беспокоит, ведь ты в свободной Скифии, и никто не позволит Саклею обидеть тебя.
– Я не боюсь. Но если Саклей узнает меня, я убью его кинжалом!
– Что ты, что ты!.. Не забывай, что ты обещал помочь мне в моем деле, а необдуманный поступок может все испортить!
– Наоборот, тогда Палак скорее поссорится с Перисадом. А это то, что нам надо. Не так ли?
– Боюсь, что нет. Тебя на месте заколют царские стражи, а потом и до меня доберутся!
– Хорошо, я понял тебя…
Вскоре дружный хохот донесся из зала. Шут прошелся колесом, насмешил всех своим пестрым костюмом, забавными ужимками и гримасами. Он старался не поворачиваться лицом к Саклею, но Тойлак с коварной усмешкой окликнул его и приказал поднять с пола упавший фиал. Жрец успел при этом, словно мимоходом, бросить Саклею:
– Посмотри, почтенный гость, насколько бесоподобен лик у нашего дурака! Другого такого нет нигде!
Саклей всмотрелся в лицо шута. Они встретились глазами, и оба вздрогнули одновременно.
– Лови, дурак! – крикнул царь, бросая Бунаку золотую монету.
Шут кинулся за наградой со всех ног, как полагалось в таких случаях, повернулся к Саклею рваным ухом.
– Он!.. – глухо молвил Саклей, сразу меняясь в лице.
Теперь ни его глаза, ни губы не точили мед и патоку. Что-то дикое мелькнуло в его взгляде, тонкие губы побелели и искривились, готовые раскрыться и отдать гневный приказ: «Взять его!»
