предупредительным к ней. Неужели она отказала бы?.. Саклей видел сомнения и борения, отраженные на лице сына, и рассмеялся.
– Вот видишь, сын мой!.. А эта маловоспитанная дочь воеводы не постесняется встать на дыбы, как степная кобыла, и даже ударить своими копытами того, кто приютил и обласкал ее. То есть может отказать тебе и мне, если мы попробуем говорить о вашей свадьбе. Мне кажется, что этот черномазый варвар тоже на что-то рассчитывает. Не допускаешь, что она станет дандарийской царицей?
– Нет, нет! – разгорячился Алцим. – Она не будет женою Олтака! Она относится к нему с неприязнью. А его чувство к ней – это грубое желание, похоть. Это не возвышенное чувство, навеянное крыльями Эрота.
– Кто разгадает, сын мой, что нужно женщине? Возвышенное ли чувство или нечто более грубое, но более понятное и ощутимое! Ведь божественное и возвышенное всегда борются в душе человека с низменным, животным. Ибо люди занимают среднее положение между богами и скотами. Лучи божественного разума еле освещают их головы, редко касаются сердца и никогда остального. Человек погряз в животных страстях, как в трясине, и мы видим, что лишь натуры благородные стараются выбраться из этой затягивающей пучины, а низкие, подобно свиньям, купаются в грязи и не мечтают об ином уделе. Твоя же Гликерия получила воспитание дурное, всегда была среди солдат и лошадей, видела и слышала лишь грубое, и ее душа едва ли может воспарить к чувствам благородным.
– Неправда! Ты клевещешь на нее! За ее манерами я сразу угадал душу простую, но отзывчивую, возвышенную от самой природы! Нет, отец, Гликерия достойна стать твоей дочерью. И ты благословишь наш союз!
Вздохнув, Саклей задумался. То, что говорил Алцим, никак не клеилось с его замыслами. В глубине души он менее всего был расположен к девушке. Может, он и смягчился бы в иной обстановке. Но борьба с Алкменой, желание свалить такого врага, как Карзоаз, дела свои и государственные так иссушили его чувства, что сейчас он в недоумении пытался как-то осмыслить свое отношение к Гликерии в новом освещении. Если он женит сына на этой девке, то сразу же лишит ее того ореола беззащитности, непорочности, который послужил ему для воздействия на народ и самого царя. Сразу все станет гораздо более будничным и простым. Скажут, что Саклей добивается не торжества Пантикапея над Фанагорией, но получения наследства Пасиона через женитьбу сына на Гликерии. И та борьба, которую он ведет с Карзоазом, примет сугубо личный характер. А выданная замуж сирота уже не будет казаться полубогиней, не будет возбуждать всеобщее сочувствие. А главное, рухнет его самый сокровенный план завоевать сердце Перисада, вытеснить из его души образ Алкмены, заменив его другим. Нет, этого допустить нельзя! Сразу, ради блажи мальчишки разрушить то здание, которое он воздвиг тайными усилиями! Потерпеть поражение и дать возможность Алкмене восторжествовать!.. Можно ли допустить такое?
Однако, раскинув умом, старик сообразил, что обстановка складывается неблагоприятно и никак не способствует той встрече, ради которой он сделал послушную Гликерию затворницей. Сейчас не до развлечений и не до пышных охотничьих забав. И тут же решил еще раз отложить тайное посещение Перисадом уединенной виллы на неопределенный срок.
Не спеша допил вино, с сожалением взглянул на остывшие блинчики и подавил зевок.
– Хорошо, – сказал он твердо, уставив глаза в лицо сына, – я слышал твои речи и знаю, чего ты хочешь. Но я слишком стар и занят, поэтому не могу давать ответы на такие вопросы сразу. Мне нужно время подумать. Сейчас же не до свадеб, ибо страшная опасность нависла над всеми нами. Ты должен понять это. А что я спрятал на время девку – то ей же на пользу. Так надо было. Я не уверен, что Алкмена не предпримет против нее чего-нибудь в духе синдских обычаев. Например – пустит в дело яд!
Алцим вспыхнул возмущенно и схватился за меч. На лице отца промелькнула усмешка. Он вздохнул и заметил, что против преступлений, творимых монархами, ничего не сделаешь мечом. Здесь нужна мудрость змия и хитрость лисы.
– Что же делать? – спросил Алцим, подавленный доводами отца. – И где она?
– Кто? Алкмена?
– Нет, Гликерия.
Саклей сделал вид, что задумался и не расслышал вопроса. Он затруднялся дать ответ, желая сохранить в тайне местопребывание девушки. Но случай сделал тайное явным. За дверями послышались голоса, двери заскрипели, распахнулись. Отец и сын в изумлении повернули головы. Перед ними стояла измученная, бледная Гликерия, за нею верная раба. Обе грязные по пояс, в разорванном платье. Казалось, они вырвались из звериного логова.
5
– Дочь моя, – не удержался Саклей, – ты ослушалась меня, явилась в город без разрешения?
– Я шла всю ночь пешком. Шла, спасаясь бегством от разбойников, которые захватили твою усадьбу, разграбили и сожгли ее дотла!..
– Сожгли мою усадьбу? – ахнул Саклей. – Что же делали управитель, слуги?.. Откуда эти разбойники и как они осмелились напасть на мое имение?
– Да, они осмелились! Более того, их предводитель грозит напасть и на другие твои имения, разорить их! Имя предводителю – Пастух. Он выливает дорогие вина на землю, а ткани, меха и одежду бросает в огонь! – выпалила Гликерия, подняв руку, как вещая сивилла.
– Этот подлый раб, – вскипел Саклей, вскакивая со своего места, – которого я напрасно пощадил, заслуживает трижды лютой казни! Я сейчас же пошлю отряд конницы и тебя, Алцим, захватить всю шайку!
– Нет нужды посылать отряд, – в том же тоне продолжила девушка, – сам Пастух обещает быть здесь завтра, в день молений фиаса единого бога, и даже встретиться со своими единомышленниками. Они будут решать, как и когда разрушить Пантикапей! Они ждут помощи от Палака!
– Тьфу! Да разлетятся твои слова пылью! Откуда ты взяла такое?
Гликерия, возбужденная всем пережитым за истекшие сутки, сбивчиво рассказала старику обо всем, что видела и слышала во время нападения отряда Пастуха на виллу.
– Так они хотят собраться в самом городе и обсудить свои злодейские замыслы? – переспросил старик, встревоженно бегая глазами.
– Да, они намерены призвать рабов и крестьян к общему бунту!
