Алкмена вспыхнула и выпрямилась, как подстегнутая хлыстом. Она поняла все сразу и уставилась блестящими глазами в темный, морщинистый лик Форгабака.
– Ах! – почти вскрикнула она. – Ты открыл мне глаза, старый лис!
Форгабак смиренно поклонился.
– Но почему, – в раздумье проговорила она, – Олтак настаивает на немедленной пытке Савмака?.. Якобы стражу известны большие тайны!.. Олтак предан мне. Неужели он ошибается?.. Уж не путаешь ли ты, сын грязи? Смотри, как бы ты сам со своими хитростями не попал в руки палача!
– Что ж, – философски пожал плечами Форгабак, – от судьбы не уйдешь. Как и от собственной глупости. Но Олтак – дальновиден. Он знает, что заговор есть, это первое. Второе – он тоже не прочь выступить перед Гликерией как человек, пекущийся об ее добром имени. Он подозревает, что под пыткой преступники обвинят себя и оправдают Гликерию. А этого-то ему и надо. Он ненавидит Савмака и ревнует к нему девку. Заметила ли ты, великая государыня, что царевич теряет способность шевелить языком, когда смотрит на Гликерию? О, из нее получилась бы неплохая дандарийская царица!..
Танаит с хитрым прищуром глаз воззрился на пылкую царицу и сразу же с внутренним торжеством увидел, как алая кровь залила ее щеки и лоб.
Алкмена была страстна и ревнива. То, что сказал Форгабак, взорвало ее. Но танаит явно пересолил. Для того чтобы зажечь ее, совсем не нужно было высекать так много искр. Она в бешенстве завизжала и, схватив тонкую ткань покрывала, разорвала ее побелевшими пальцами. Потом схватила со стола бальзамарии, швырнула их на пол. Пнула ногой низенький стульчик и начала бросать в голову доносчика все, что попадало под руку.
Форгабак, прикрывая голову рукавом кафтана, стал поспешно пятиться к выходу. Он исчез за дверью, исполненный чувства торжества. Он сумел допечь Алкмену и внес новое оживление в цепь интриг, что, подобно ядовитым змеям, опутали царский дворец. Испытывая удовлетворение, хитрец не спешил уходить, ожидая, что после приступа гнева царица опять пожелает видеть его. Он попросил чашу вина и заморских орехов. Рабыни поспешно подали ему то и другое, со страхом прислушиваясь к диким звукам и звону посуды, доносившимся из покоя царицы.
– Чего испугались, жареные куропатки? – игриво спросил Форгабак, держа в одной руке чашу, а другой привлекая к себе за талию черноглазую девушку, что наливала вино. Та попыталась испуганно отскочить и чуть не опрокинула полную чашу. Форгабак насупился и проворчал: – Ну, ну, не шарахайся, как сарматская кобыла. Не съем тебя. А ссориться со мною не советую… Уходи прочь, дикарка!.. А ты, толстушка, подойди, я хочу побеседовать с тобою…
Ему не удалось продолжить свои заигрывания. Царица позвала его. Она полулежала на низкой кушетке, всей своей небрежной позой выражая усталость и болезненную томность. Густой дух заморских ароматов наполнял комнату, ударял в голову, пьянил. Разгоряченный танаит чувствовал, как теплые волны блаженства идут по всему его телу. Вино и близость женщин разморили его. Он, не скрывая своих вожделений, смотрел на обнаженную ногу царицы, и ему казалось, что она сделала это для него. Сластолюбивый и наглый, он допускал все, что можно было допустить в этой обстановке.
– Я проучу их всех!.. Я отомщу!.. – шептала она…
Форгабак вышел из дворца под хмельком, унося с собою аромат восточных благовоний. Под плащом он держал кошелек с золотыми монетами, которые любил куда больше, чем женщин.
Царица успокоилась и вызвала жрицу Синдиду. Та поспешно явилась, несмотря на сильный дождь. Жрица вымокла, вода струйками сбегала с ее одежды.
– Где Гликерия? – спросила царица высокомерно.
– В надежном месте, государыня. Под замком и надзором. Она в твоих руках. Прикажи – и я дам ей однодневный яд Медеи, который убивает через сутки. Смерть девушки никого не удивит после того, как ее били камнями, крутили веревками.
– Били камнями?
Царица на мгновение смягчилась, рассмеялась. С удовлетворением выслушала подробный доклад жрицы и наградила ее несколькими серебряными монетами. Та благодарила униженно.
– Как велишь поступить, государыня, повелительница? Дать ей яд?
– Не надо. Я хочу увидеть ее проданной в рабство. Это похуже смерти. Она узнает, негодница, как бороться против отца царицы!.. Как ты думаешь, Синдида, она в самом деле жила с этим… Савмаком?
Жрица подумала и ответила осторожно:
– Думаю, что любовь у них могла быть. К этому шло дело. Он красивый парень. Но мне кажется, что они очень близки не были.
– Тем хуже для нее.
Царица отпустила Синдиду с благосклонным видом. Она имела основания быть довольной.
Глава третья.
Цепи рабства
1
Мелкому хозяйчику Фению, владельцу дома, мастерской и лавки, приснился сон, который омрачил его душу. Ему приснилось, будто враги поймали его и продали в рабство. Увидеть такой зловещий сон было не дивом, так как дела Фения шли все хуже. По совету толкователя снов из храма Гефеста Фений пригласил друзей и попросил, чтобы они схватили его и продали жене за три кувшина крепкого вина. Это было проделано со всей серьезностью, ибо имело магическое значение. Такой продажей Фений освобождался от перспективы настоящего рабства, отклонял дурное предвестие.
Вечером вино было распито в общей компании с песнями и веселыми разговорами. На этом случай со зловещий сном считался полностью исчерпанным, и о нем забыли.
Однако Фения бросало попеременно в жар и холод, когда к его дверям подошла толпа важных людей. В их числе Форгабак, Оронт, Зенон и агораном с жезлом в руке, сопровождаемый двумя воинами.
