смирится, попросит у него милости. Тогда князя-раба можно будет использовать как смелого воина. Но, разумеется, не в Скифии. На родине таких рабов не оставляют. Фарзой родовой князь, царский родич и известен как враг Гориопифа, одного из правителей покоренной страны.
Фарзой продолжал потеть от волнения и работы и клялся мысленно, что никакой выкуп не заставит его стать рабом вдовы, хотя бы и под именем свободного. Лучше вечно грести веслом и носить грязную безрукавку, чем испытывать позор в роли раба, выкупленного бабой! Лучше рабство и смерть, чем позорное освобождение!
– Эй, Сколот, – негромко предупредили его товарищи, – ты слишком спешишь и нарушаешь общий порядок работы!
Фарзой пришел в себя. Оглянулся, вздохнул. До его ушей донеслись отрывистые фразы о том, что в море показался пиратский корабль.
– Говорят, грек беглый набрал отряд из тавров и промышляет разбоем в здешних водах.
Кто этот грек? Возможно, Пифодор?.. Сколот, не переставая грести, широко открыл глаза. Если это так, то родосец молодец! Он сумел пробраться к таврам, отремонтировал «Евпаторию», снарядил ее для опасного морского промысла и теперь гуляет по зыбким волнам Понта Эвксинского, собирает урожай там, где не сеял! Теперь предприятие пронырливого грека показалось князю в ином свете. А сам Пифодор предстал перед ним как смелый, свободолюбивый человек. О, как хороша ты, свобода!..
Рабский ошейник стал душен, цепи обжигали руки и ноги. Все существо запросило одного – свободы! Свободы дикой, пиратской! Не купленной за золото по женской прихоти! Жажда борьбы вспыхнула в груди. Вот бы раскроить голову Диофанту острым мечом! Он уже видел мысленно, как падает перед ним на палубу ненавистный сатрап, кровь врага стекает в море. Эх!.. Все мысли и чувства Фарзоя устремились вперед, в привольные степи, где скачут на конях всадники, мелькают в воздухе стрелы, мечи и копья. Вперед!.. В войне рождается горделивое сознание собственной силы. Свободу не выпросишь и не купишь за деньги. Ее надо завоевать в кровавой борьбе!
– Слушай, Сколот, – недовольно, с раздражением замечают гребцы, – ты опять начинаешь сбиваться! Что с тобою? Ты хочешь, чтобы всех нас наказали?
Надсмотрщик уже тут. Он ругается, щелкает бичом, грозится всех перепороть и оставить без еды до утра. Жгучие, как раскаленное железо, удары крученой сыромяти словно вспыхивают на спине яркими огнями, прогоняют душевное отупение, заставляют выпрямиться от боли, ощутить ненависть и ярость. Это делает работу спорее. Не имея возможности избегнуть ударов или ответить на них дракой, гребцы всю силу своей озлобленности воплощают в работу.
«Злой раб лучше работает», – утверждают рабовладельцы и не скупятся на удары и наказания.
Когда надсмотрщик уходит, все начинают ругаться, выражая свое недовольство поведением Сколота. Никто не смеет ударить его, зная, что этот раб обычно работает лучше многих, но не прощает обид, а на удар отвечает ударом.
Мерно вздымаются весла, мерно опускаются в серые волны, еще ледяные, не прогретые весенним солнцем. Корабль ходко плывет, удаляясь от Херсонеса. Таврские горы маячат слева. Море пустынно и своей подвижной однообразной поверхностью нагоняет на душу уныние.
Диофант уходит в каюту. Он садится за стол, играет с Бритагором в кости и пьет вино.
Часть четвертая.
Царство рабов
Глава первая.
Купец Халаид
1
Еле теплится светильник, наполняя комнату слабым, трепетным светом. Выступают на стенах полинялые фрески. Кажется, что море, изображенное художником, волнуется. По нему скользит быстрый корабль аргонавтов. Язон стоит на носу судна и смотрит, как волшебная птица Алкион вьет гнездо на морской волне, словно стараясь показать смелому искателю золотого руна, что стихия спокойна и его плавание будет благополучным.
Но что это?.. Девушка прислушивается, широко открывая глаза, в которых яркими точками отражается огонек светильника. Откуда-то из-под пола или из толщи каменных стен возникает и усиливается протяжный, всхлипывающий вой. Его надрывные ноты берут за сердце, переливаются так жалобно, что девушка хватается за уши и трет их ладонями. Но тут же опять со страхом и любопытством ловит эти странные звуки. Они переходят в рыдания и наконец рассыпаются в бессильные, словно умирающие отголоски.
Может, это воет собака, запертая кем-либо в пустом помещении? Но все двери закрыты заботливыми руками самого Саклея. Неужели он мог запереть собаку в одном из покоев?
Все утихло. Никаких звуков уже не доносится сюда, в чердачное помещение. Во дворе много рабов, но они словно вымерли, ни голоса, ни стука.
Никого нет в страшном доме, который стал тюрьмой для Гликерии. Саклей занимается своими делами во дворце, где проводит большую часть своего времени. Алцим, этот вялый отпрыск старинного пантикапейского рода, сидит где-то в имении на Железном холме. Там недавно умерла его безумная мать, страдавшая приступами страха перед духами и демонами ночи. Она мучилась видениями. Говорят, когда она находилась в этом доме, то ее ночами преследовали собаки с человеческими головами. Может, они и в самом деле существуют, эти страшилища? Уж не они ли бегают по пустым покоям и оглашают ночную тишину своим воем?
Но вопли не возобновляются. Тишина звенит в ушах. Отчаяние холодной змеей проникает в грудь. Словно с того света доносится как бы хлопанье дверей, щелканье замка. Потом во дворе раздаются неясные голоса и звонко цокают копыта лошадей. Знакомые, милые сердцу звуки, они напоминают детство, просторы сарматской степи, отца и многое, что представляется сейчас ярким, радостным, исполненным праздничного оживления. Гликерия рукавом отерла со лба холодный пот. Теперь ей уже не так страшно. Кто-то находился в доме, вышел из него и, сев на коня, уехал.
В узенькое окошечко, в которое могла бы пролезть разве кошка, потянуло прохладой и запахами весны. Это пахнут только начинающие набухать почки на тополях…
