тебе самой не поздоровится!
Но любительница лошадей уже оценила прекрасные качества своего скакуна и решила непременно переправить его через пролив. Она предполагала уже завтра быть далеко в степях, минуя Фанагорию и опасность встречи с ненавистным Карзоазом. Поэтому на предложение беженцев ответила отказом.
– Дело твое, – пожал плечами первый мужчина, – но нам некогда. Прощай!
– Да помогут вам боги! – кивнула головой Гликерия.
Беглецы засуетились, торопливо стали отвязывать причалы. Барки одна за другой начали отчаливать от берега и уходить в серую утреннюю мглу моря.
– Эй, кто там, на барке! – крикнула она человеку, который медленными движениями вычерпывал воду из своего суденышка и гулко скреб ведром по днищу.
– Чего тебе? – послышался хриплый, простуженный голос.
– Перевези меня с конем в Ахиллий, получишь хорошую оплату!
Человек прекратил свое занятие, стараясь рассмотреть всадника на ретивом коне. Потом также не спеша, как бы раздумывая, стал сматывать веревку, на которой висело ведро.
– Однако поспеши! Если мы будем долго разговаривать, то ничего не успеем сделать!
– Торопиться некуда, – хрипло ответил рыбак, – сейчас упадет туман, и только с восходом солнца станет возможным плыть.
Гликерия почувствовала раздражение. Ей хотелось гневно крикнуть на медлительного рыбака и пригрозить ему хлыстом. Но через мгновение она усмехнулась своей горячности. В конце концов, часом раньше или позже – не все ли равно! Да и как она может принудить этого медлительного рыболова спешить? Она – одинокая, почти полностью беззащитная.
И Гликерия пожалела, что отстала от компании беженцев, любезно предложивших ей помощь и место на корабле. Там она оказалась бы в дружественном окружении, не одна. А сейчас?..
Девушка повела плечами. Утренний холодок проникал под одежду. Светало. Костры, брошенные беженцами, угасали. Из серого тумана все яснее выступали камышовые и соломенные крыши хижин. Серые складки сетей стали приобретать розоватую окраску. Залаяла собака. Где-то заскрипела дверь и женский голос сзывал цыплят. Миром и устоявшейся будничной жизнью веяло от этой картины. После шумного Пантикапея Парфений показался Гликерии жалким, но в то же время успокаивающим, простым, доступным сердцу и пониманию. Здесь живут скромные рыболовы, которым нет дела до всех тех страстей, что раздирают своими когтями души и жизнь людей пантикапейского акрополя.
Лошадь мотала головой и нюхала вокруг. «Пить хочет», – догадалась девушка и попросила подошедшего рыбака принести ведро воды.
– И давайте собираться к отплытию, – сказала она твердо.
12
Конная орава дандариев, сопровождавших царицу и Олтака, с разбойничьим гиком ворвалась в Парфений перед самым восходом солнца. Грохот копыт, удары ножнами мечей в двери, хриплые, грозные окрики сразу всполошили все селение.
Такая поспешность свидетельствовала о большой растерянности и страхе, охвативших царицу и ее спасителей. Олтак с воинами носился по берегу, размахивая плетью, кричал и ругался. Наскочив на того рыбака, что договаривался с Гликерией, он ударил его плетью по голове и с проклятием приказал собирать народ для погрузки. Из домов уже выгоняли только что проснувшихся рыбаков, приказывали им готовить суда к переправе. Перепуганные рыбаки оказались совсем не такими вялыми и безразличными, каким предстал перед Гликерией медлительный хозяин судна. При виде плетей и сердитых лиц черномазых дандариев они сразу взялись за дело по-настоящему, подводили барки, настилали трапы, носили имущество царицы, готовили для нее место.
Даже знакомый Гликерии рыбак пробежал мимо с легкостью юноши, и лицо его выглядело куда осмысленнее, чем до этого.
– Рабы! – вырвалось у Гликерии невольное восклицание.
Она с гневом наблюдала, как барка, облюбованная ею, была загружена и над ее бортами замелькали шапки дандариев.
– Эй, хозяин! – обратилась она к рыбаку с возмущением. – Ведь мы с тобою уже договорились плыть. А я и моя лошадь стоим в ожидании.
– Что я сделаю, госпожа! – пожал плечами рыбак. – Видишь, прибыла какая-то богачка с охраной. Они силой захватили все посудины наши. Попробуй я воспротивиться – они убьют меня. А у меня жена есть, куча детей малых!
– Что ж, ты прав, – отвернулась девушка, покраснев от досады, – но это означает, что они переправятся, а я останусь.
– Послушай, молодая госпожа. Если тебе не к спеху – повремени, пусть все эти люди переправятся. Я провожу тебя к своей хижине. Там твой конь найдет корм, а ты сама – отдых у моего очага. Жена позаботится о тебе.
Гликерия вновь повернула лицо к рыбаку и всмотрелась в его коричневое лицо, задубленное морскими ветрами. Она уже воспользовалась однажды гостеприимством в богатом имении Саклея, была обласкана, как княжна, и… стала рабой!.. И теперь с недоверием испытующим взором старалась проникнуть в сокровенные мысли этого человека – с руками заскорузлыми и грязными, как у самого низшего раба, одетого в конопляные лохмотья.
Но, кроме душевной теплоты и ласкового участия к себе, она ничего не прочла в окруженных морщинами глазах рыбака. Ощупав кинжал у пояса, она сказала:
– Ты говоришь хорошо. Я согласна. Пусть уедут эти люди.
Ей не пришлось воспользоваться гостеприимством простого рыбака. Хотя она с лошадью стояла так, что ее прикрывали шесты с навешанными для просушки неводами, ее заметили. Раздался знакомый резкий, как
