черноглазый, одетый как богатый человек, Пифодор казался воплощением самодовольства и уверенности в личном успехе.
– А ну-ка, ты, мастер бича, – обратился он к надсмотрщику, – давай ключи, отмыкай цепи князя! Да пошевеливайся! Думаю, ты не медлил, когда бичом замахивался!.. Прости, князь, заболтался я от радости.
Гребцы в крайнем изумлении толпились вокруг, и каждый с каким-то совсем новым чувством и любопытством старался взглянуть на давно известного им раба Сколота. Они будто впервые увидели его.
– Князя благодарите! – обратился Пифодор к гребцам. – Ради него я рискнул проникнуть в эту проклятую гавань… А чем это так нехорошо воняет?
– Спасибо, спасибо! – в один голос заговорили гребцы.
– Спасибо! – с некоторым усилием отозвался Фарзой. – Теперь я должник твой. Рад свободе, но предпочел бы завоевать ее сам… А воняет – моя безрукавка.
Все, в том числе и Пифодор, расступились, дали пройти князю. Тот поспешно поднялся на палубу. Он шел склонив голову, как бы объятый смущением. Ему было стыдно, что он, большой скифский князь, оказался среди гребцов и освобожден пиратами из милости. Что-то унизительное чувствовал он в том и другом. Лучше было бы остаться неизвестным, умереть за веслом, как и полагается рабу, чем получить из чужих рук свободу, запятнанную невольничеством, несмываемым позором.
– Пора уходить в море, – подсказал рулевой, которому грек доверял больше, чем другим.
– В море? – словно оторвался от внезапного раздумья Пифодор.
– Да, в море, а то нас окружат, как только на берегу станет известным, что мы совершили.
– В море?.. – Пифодор ожил, встряхнулся. – Нет, братцы, в море рано! Надо воспользоваться этой суматохой и пограбить город Спартокидов! Как же мы уйдем в море, не добыв кафтаны для наших освобожденных? Не могу же я оставить князя в вонючей безрукавке!
Это понравилось. Началась суета. На воду спускали легкие камары, прыгали в них, передавали из рук в руки оружие. «Евпатория» оставалась на веслах. На «Арголиде» хозяйничала половина таврских гребцов под главенством Агамара. Пифодор предложил Фарзою отдохнуть в своей каюте, пока они вернутся с добычей, но князь решительно отмахнулся и спрыгнул в лодку.
– Там, – указал он на город, – идет сражение! Не ошибусь, если скажу, что Диофант наверняка окружен и дело его плохо! Я хочу быть среди тех, кто дерется с понтийцами! И вернусь на корабль с головой Диофанта!
– Будь нашим предводителем! – поднял руку Пифодор. – Эй, все, кто есть, теперь мы подчиняемся князю Фарзою! Лучшему мечнику Скифии! Пошарпаем боспорские подвалы! Прольем кровь богатых и знатных!
Князь и пират сидели рядом в лодке. Пифодор поглядывал искоса на задумчивого Фарзоя. Тот думал, что, окунувшись в огненное море ночного восстания и разыскав Диофанта, смоет кровью ненавистного понтийца скверну невольничества или погибнет в бою. Гордость и самолюбие его были непомерно велики, чувство пережитого позора мучило его, как долгая жажда, которую трудно утолить. Он жаждал крови.
– Прости, князь, – вполголоса оправдывался Пифодор, – если я что сказал невпопад. Уж очень обрадовался, увидев тебя. Как будто сам вырвался из ошейника.
– Напрасно ты выдал меня, назвал по имени. Опорочил имя сколотского князя, родича царского. В этом наряде – я только Сколот. А князем опять буду, когда сяду на коня и проскачу по Пантикапею с отрубленной головой Диофанта на острие меча!
– Ай-ай! Не сообразил. Прости еще раз. Недодумал я этого. Только – какая печаль тебе от того, узнали тебя остальные гребцы или нет? Ты здесь – хозяин! Прикажи молчать – и каждому, кто разинет рот, мы вырвем язык и выпустим кишки!.. Я тоже был рабом. Рабство делает человека несчастным, но не отнимает у него души и сердца. Аполлон и то был рабом. Даже пас стада.
– Его поработил на время сам Зевс. А перед Зевсом все равны.
– Все ли?.. Я убедился, что нет большой разницы быть рабом у бога или демона. Хозяева всегда жестоки и подлы, а раб всегда обижен. А быть обиженным и униженным хотя бы у самого Зевса – я не хочу! Я против тех богов, которые порабощают или поддерживают рабство! Я готов молиться лишь тем богам, что делают людей свободными! Только о таких богах я что-то не слыхивал…
Фарзой с иным выражением взглянул на грека, сразу смягчившись. Пифодор заметил это и, облегченно вздохнув, рассмеялся.
– Смотри, князь, – показал он рукой вперед, – какие пожары в городе. Это рабы поджаривают своих хозяев!.. Ты помнишь, как Лайонак склонял Палака идти на Боспор? Вот это-то восстание он и обещал царю скифскому!.. Сейчас Палак при помощи рабов весь Боспор захватил бы голыми руками. Но он не согласился, погордовал перед маленьким человеком. А что получилось?.. Палак – погиб, а Лайонак, бывший раб, простой конюх, оказался мудрее царя Скифии! Каково?.. Вот и говори после этого, что рабство делает человека глупым, а цари и богачи всегда умны и всегда правы. Чепуха, я в этом давно убедился.
– Ты говоришь дерзко, но мне нравятся твои речи. Платон был продан тираном Дионисием на остров Эгину, но после этого не перестал быть мудрецом. Баснописец Эзоп был рабом очень глупого и чванливого человека. Таких примеров много.
– Верно!.. Вот видишь, и Пифодор не всегда глуп. Эх, князь, как я рад тебе! Бери меч, погуляем по боспорским улицам, отпразднуем твое освобождение железом и огнем!
Слова грека были насыщены бунтарством и страстью протеста против несправедливости мира рабовладельцев. И когда он с запальчивостью выражал презрение и ненависть к этому миру, то будил в душе князя что-то похожее на сочувствие. Рабская скверна не только запачкала и озлобила Фарзоя, но изменила его отношение ко многим привычным вещам. Князь кипел страстью отмщения за свой унизительный плен, но в то же время смутно чувствовал, что никакая месть не вытравит из его души горечи пережитого.
2
Нестройная толпа пиратов и только что освобожденных гребцов с «Арголиды» стремительно, то шагом,
