– Но хорошо ли, что князь Фарзой идет против двоих? Ведь оба князя богатырями считаются.
– Сейчас нельзя иначе, – ответил Фарзой, – нельзя, брат Танай! Народ хочет вольной и мирной жизни, а не резни между родами. Дуланак и Гориопиф нелюбимы народом, но когда они говорят, что добиваются свободы и мира для всех племен, то их словам внемлет каждый.
Мужественное заявление Фарзоя о его решении вызвать двух князей на суд божий стало известно всем и вызвало немало толков. Фарзоя громко славили, считая его настоящим витязем скифским.
– Ты, князь, победишь, ибо боги за тебя, – говорил Пифодор, – но хитрость не мешает в военном деле. Вызови их не сразу, а сначала одного. Сразишь его, а потом другого вызывай. Они, как говорят, бойцы очень сильные.
– Нет, – ответил твердо Фарзой, – этого-то они и ждут. Вызову я Гориопифа, так Дуланак будет всех богов молить о моей победе. Ибо он сразу же после смерти Гориопифа объявит себя царем. А с царем может сражаться лишь царь. Значит, я должен буду или покориться ему, или бежать в степи… Я все уже обдумал и отдаю судьбу свою Святому Мечу! Удары железом скажут, кто прав. Папай рассудит нас ударами мечей наших.
«Ястребы» все как один собрались перед шатром князя и требовали немедленного штурма. В ответ на их опасения, что два сильнейших бойца Скифии могут убить его, Фарзой возразил:
– Я тоже буду не один. У меня есть помощник.
– Кто же? – разинули рты воины.
– Со мною будет великий Папай, бог отцов наших!
Взрыв восторга был ответом на эти слова. Все воочию убедились, что их князь совсем не отрекся от богов сколотских.
– Он настоящий сколот!.. Он победит!.. Папай! Папай!..
Фарзой жаждал этого поединка и боялся лишь одного – что князья не примут его вызова. Этим боем бывший гребец-невольник хотел сразу заткнуть рты всем врагам и тайным недоброжелателям, привлечь к себе сердца народные, смыть кровью скверну рабства. А потом, не растратив силу своего войска, устремиться на Херсонес, чтобы изгнать Диофанта со скифской земли, наказать херсонесцев.
Утром рано перед воротами Неаполя появились трубачи, протрубили громко, а потом объявили осажденным, что князь Фарзой вызывает на поединок обоих князей, Дуланака и Гориопифа, перед всем войском.
– Папай рассудит их! – кричали глашатаи. – Он решит, на чьей стороне правда!.. Если ваши князья откажутся, мы начнем штурм!..
Эта новость взбудоражила народ городской и войско осажденных.
– Вот он, «ястреб»! – в восторге шептали люди во всех углах Неаполя. – Один против двоих! Не испугался таких прославленных витязей, как Дуланак и Гориопиф! Видно, правда на его стороне!
5
Алмагир без труда проник в Неаполь, но сразу сделал промах, в результате которого оказался в руках князей-правителей. Имея деньги, он не удержался, чтобы не зайти в винный погребок, сильно охмелел и стал открыто говорить, что за Фарзоя боги и каждый сколот должен быть на его стороне.
Схваченный и избитый, он держался молодцом. Сколько ни хлестал его плетью Гориопиф, но ничего не добился. Воин лишь повторял:
– Ничего не помню, пьян был. Обрадовался, что из плена бежал, выпил. А что говорил – запамятовал.
Гориопиф хотел казнить воина-изменника, но Дуланак взял дело допроса в свои руки. Он любил такие дела и считал, что Гориопиф не годится быть дознатчиком, слишком груб и горяч. Но и ему Алмагир не сказал ничего, кроме того, что был пьян и ничего не помнит.
– Ты изменник, – зловеще пробасил Дуланак, – и умрешь медленной смертью!.. А ну, поджарьте его!
Палачи калили в огне концы мечей и прикладывали их плашмя к щекам несчастного лазутчика. Тот дико вскрикивал, извивался от боли, но цели своего прибытия в Неаполь не выдал.
Дуланак велел вложить между пальцами пытаемого наконечники стрел, а потом обмотать ему руки ременными поводьями накрепко. Алмагир кричал, обливаясь холодным потом, лицо его, обезображенное ожогами, вздулось. Наконец его поставили на доску, утыканную гвоздями. Воин закричал дико в лицо Дуланаку:
– Все, все воины и народ покинут тебя, проклятый князь-изменник! Ты раб Диофанта! Проклинаю тебя трижды всеми богами и духами! Быть тебе убитым от меча Фарзоя!
После чего потерял сознание.
Дуланак велел положить его на пол и задумался. Князь был суеверен. Последние слова узника болезненно отозвались в его сердце. Много раз он слыхал проклятия умирающих под пыткой. Но сейчас небывалое смущение проникло в его душу, чего он никогда до этого не испытывал.
– Облейте его водой, дайте отдышаться, – отрывисто приказал он палачам и ушел домой.
Оставшись один, позвал любимую рабыню Филу, желая рассеяться. Та предстала перед ним бледная, осунувшаяся, со слезами на глазах.
– Что с тобою? – спросил он. – Ну, мы, князья, озабочены многими делами, войной, осадой… О чем же печалиться рабе, для которой в доме хозяина всегда накрыт стол?.. Дай мне вина!
У него было такое чувство, словно в грудь ему вошла стрела и он не может вынуть ее.
– Гм… – продолжал он говорить сам с собою, расставив широкие ладони, – я умру от меча Фарзоя. Нет, бродяга, ты не прав! Я еще буду править всей Скифией!
