Огни пожара продолжали вытягиваться к небу, изгибаясь и стреляя пучками искр. Две конные фигуры быстро вырастали, гром копыт становился явственнее. Уже слышались тяжкое дыхание лошадей, неистовый свист нагаек, заглушаемые гиканьем наездников.
2
Судьба Бунака была типична для многих сатавков, что постепенно теряли свой дом, скот, семью, впадая из бедности в нищету, а потом в вечную рабскую кабалу за долги и недоимки. Но одни принимали свою участь с покорностью, другие с немым протестом, третьи пытались вырваться из безжалостных уз эллинского деспотизма, устраивали побеги, собирались в ватаги и нападали на своих поработителей с целью мести и освобождения.
К последним принадлежал и Бунак. Его озлобили несправедливые поборы и хитрые повадки царских приказчиков, их наглый обман и жестокое насилие. Сколько бы ни работал крестьянин, как бы ни ограничивал себя в пище и одежде, он не мог рассчитывать на сносное существование. Царские люди умели сделать так, что для несчастного сатавка оставался во всех случаях лишь один путь – в рабское ярмо.
Бунак видел, как разорялись его соседи, как продавали в рабство их детей и жен, как надевали железные ошейники на вчера еще свободных людей. А потом все это испытал на себе. Он жил и работал на землях Саклея, поэтому вся ненависть его за пережитое обратилась против этого маленького человечка с чистыми ручками. И эта ненависть не угасла после того, как его превратили в бессловесное, бесправное существо, именуемое рабом, и он стал подрезать лозы на Саклеевых виноградниках, а потом черпать рассол из ванн для засолки рыбы. Весь в язвах от соли, он оказался в имении на Железном холме, где и созрело его решение бежать из проклятого рабства на свободу.
В сговоре с конюхом Хореем, тоже рабом, Бунак составил план побега, пользуясь тем, что Алцим, сын Саклея, мало занимался хозяйством и надсмотрщики разленились. Беглецы ночью убили привратника, вывели хозяйских коней за ограду имения и благополучно скрылись бы. Но озлобленный Бунак хотел хоть чем-нибудь отплатить хозяевам за все страдания и обиды. Он вернулся во двор и поджег деревянные строения. Пожар вызвал тревогу, побег заметили, за беглецами ринулась целая свора ретивых слуг, охочих угодить своему строгому хозяину.
– Напрасно… напрасно ты сделал поджог! – упрекал конюх товарища, держась обеими руками за гриву коня.
Они ныряли в сырые ямы, полные застарелой густой грязи, наметом перемахивали через пыльные бугры, летели в черную бездну ночи, не разбирая дорога. Казалось дивом, что лошади выдерживают такую сумасшедшую скачку, скользя копытами по глинистым скатам оврагов, перепрыгивая через ухабы, находя себе путь среди тьмы и бездорожья.
Позади разгорался пожар, становилось виднее. Однако это не радовало Бунака. Он уже слышал за спиною нервный перепляс конских ног, что догоняли их. А крики хозяйских слуг и лай волкоподобных псов, натасканных на травле беглых невольников, наполняли его душу холодным, цепенящим страхом. Он прекрасно знал, что ожидает их в случае поимки. С них живьем сдерут кожу, сожгут на медленном огне, разорвут их рты железными крючьями или повесят за ребро на столбе для устрашения остальных рабов. И вместе с этим в его сердце разгорался огонь ненависти, острой, раздирающей душу злости. Он хотел кричать, драться руками и грызться зубами до последнего вздоха, умереть в борьбе, но не на пытке!.. И его бесили упреки товарища.
– Мой конь не выдержит. Это слабый конь, у него разбиты задние ноги, – задыхался конюх.
– Сам за конями ходил, а выбрал плохого коня. Дурак! – кричал в ответ Бунак, взмахивая плетью. – Погоняй, если хочешь свободы!
– Какая свобода, нас догоняют! – с рыданием возражал Хорей. – Не в добрый час мы бежали, не успели отъехать – и мой конь уже сдает!
– Погоняй!
В воздухе пропела стрела, за ней другая. Преследователи стреляли на скаку, по-скифски. Неожиданно лошадь конюха перешла на валкий галоп.
Она была ранена в заднюю ногу.
– Все, конец!.. Беги, Бунак, один, а я останусь. Авось посекут, да в живых оставят.
– Нет, я не покину тебя, хотя бы мне пришлось сразиться с самим Саклеем! Ох, как бы я хотел пронзить его кинжалом!.. Жаль, не уложил Алцима! Он первый кинулся за ворота…
Раненая лошадь споткнулась и рухнула на землю с жалобным ржанием. Всадник вылетел из седла, как камень из катапульты, и с криком ужаса упал в пшеницу. Бунак поднял своего жеребца на дыбы, сделал головокружительный поворот, остановился и сразу спрыгнул на землю.
– Ах! – не удержалась говорливая раба.
Испуганный конь ее вздыбился, она еле не вывалилась из седла.
– Кто тут? – не своим голосом спросил Бунак, чувствуя, как его охватывает суеверный страх. – Человек или дух?
Однако схватился за рукоятку кинжала.
– Люди, люди! – поспешила ответить Евтаксия. – Благородная Гликерия со своей рабой. Едут на поклон к самому…
– Замолчи ты! – раздался мелодичный голос Гликерии.
Теперь Бунак рассмотрел двух всадниц на свежих лошадях и вложил кинжал в ножны. Его ухо настороженно ловило звуки погони, совсем близкой. Медлить было некогда. Несчастный конюх уже поднялся на ноги и, стоная и кряхтя, осматривал свою лошадь.
– Сломала шею, голубица, – с сожалением сказал он. – Теперь мне так или иначе надо оставаться. Спеши, Бунак, а то нагонят!
Видя, что женщины осторожно поворачивают своих коней, и готовы взмахнуть плетками, Бунак подскочил к Гликерии и схватил ее скакуна за повод.
– Слезай, или сейчас убью тебя!
