не пожалеет! Я даже драться на мечах могу и своего господина в обиду не дам! Буду верным, как собака!.. Купи меня!
Человек смеялся, некрасиво скаля зубы. Он походил на помешанного. В его веселье и шутках, в его худобе и торчащих во все стороны волосах отразилась вся непритязательность человека, который провалился в бездну нищеты и отчаяния и уже не помышляет о протесте, но готов целовать подошвы тому, кто даст ему возможность жить. Человеческое достоинство, обида, зависть или другие подобные чувства в настоящем положении только мешали бы ему, ускорили бы его конец, да и не только его одного.
Невдалеке сидела изможденная женщина с тремя детьми и застывшим взором следила за мужем, каждое слово которого отдаляло его от семьи. Она хваталась за сердце, когда подходил хорошо одетый горожанин. Он мог купить ее мужа. Женщина делала попытку вмешаться в такую сделку, остановить ее. Но, взглянув на восковые лица детей, словно окаменевала и опять следила широко раскрытыми глазами за мужем и толпой. Покупателя не находилось, люди шли мимо, еле взглянув на веселого торговца собственной свободой.
– Чего ты раскричался, деревенщина! – сварливо заметил лошадиный барышник, ведя за повод серого мерина. – Чего тебе надо? Хозяина, который кормил бы тебя, бездельника? Неплохо придумал! Город полон рабами и бродягами, которым делать нечего. Они и без продажи принадлежат тому, кто их накормит. Сейчас выгоднее нанять человека на день, а к ночи выгнать его на улицу, чем покупать нахлебника, давать ему кров и пищу.
Однако подошел к женщине с детьми и внимательно посмотрел на мальчика лет пяти, бледного, но миловидного, с льняными волосами.
– Вот мальчишку я купил бы. Такие хорошо идут за море, к персам!
– Ах! – Женщина схватила обеими руками малыша и прижала к груди. – Нет!.. Я не продаю детей!..
– Ну и дура. Я дал бы хорошую цену. Ты смогла бы накормить остальных двух.
– Меня купи, господин, – с тем же наигранным смехом обратился к нему полуголый мужчина, – я буду за твоими конями ухаживать, охранять твой сон.
– Отстань ты, лодырь! Работать не хочешь! – отмахнулся барышник и пошел своей дорогой.
– Как имя твое? – неожиданно раздался голос со стороны.
Перед сатавком вырос человек с мечом и бородой. Он строго и внимательно оглядел крестьянина, велел раскрыть рот, дыхнуть. Поморщился, покачал головой.
– Истощен. А припадками не болеешь? По телу нет ли язв? Не кашляешь ли?
– Что ты, господин! Здоров, как гончий пес, послушен, как сыромятный бич, на кого замахнешься – того и ударю! Собакой буду твоей. Гав-гав!
Мужчина стал гавкать по-собачьи, прыгать и махать руками. Действительно, он казался крепким и ловким, а главное – глядел беззлобно и весело. Послушный и верный раб, хотя и не богатырь, стоит трех сильных, но строптивых.
– А зовут меня Астрагал!
– А туда, к кладбищу, не ходишь? В фиасе состоишь, единому богу молишься? – подозрительно прищурился покупатель.
– Молюсь богам хозяина моего. Никаких фиасов не знаю. Да и зачем они мне? Никогда на старших руки не поднимал, голоса не возвышал, злого не умышлял. Бери, господин, не пожалеешь!
– Семья есть?
– Семья есть. То есть нет, нет!.. – Мужчина бросил взгляд на женщину и детей, и густая тень заволокла его лицо. Он быстро превозмог себя и рассмеялся. – Отрекаюсь от этой женщины и ее детей! Полностью и навсегда!
– Сколько хочешь?
– Два мешка зерна пшеничного и масла три кувшина, да крупы…
– Ого, – присвистнул покупатель, – да за такую цену я себе трех молодых девок куплю!
– А что толку от девок твоих? Со всеми сразу спать не ляжешь. Да и борода твоя с проседью. Тебе надо такого раба, как я. Дай мне дубину и иди со мной куда хочешь – обороню!
– Говори настоящую цену, – нахмурился бородач.
– Говори ты…
Сошлись на трех мешках проса и одном кувшине масла оливкового.
– Маловато, – вздохнул будущий раб.
– Пойми ты, дубина, что масло-то синопское, заморское!
– Согласен.
Оба направились к храму Гермеса Рыночного, где толпилось немало людей. Астрагал стал на ступени храма и громко провозгласил:
– Я, свободный пелат, потерявший за долги свои хлеб и землю, выгнанный из своего дома по приказанию милостивого господина Саклея, сына Сопея, отрекаюсь навсегда от той женщины, что стоит здесь, и детей ее своими не считаю… Вот они – женщина и дети, посмотрите на них!
Жена его с детьми стояла невдалеке, и слезы потоком лились из остановившихся, бесчувственных глаз. Всем хорошо был известен смысл этого отречения, оно предшествовало порабощению главы семьи. Объявляя жену и детей чужими, Астрагал ограждал их от возможных притязаний со стороны хозяина и закона, поскольку раб не мог иметь свободное потомство.
– Имеющие уши да слышат! – утвердил это заявление дежурный жрец, делая правой рукой магический жест, а левой принимая монету от бородатого покупателя.
