Пестрая, недружная толпа царских жен и наложниц, окруженная рабынями и евнухами, вселилась во дворец Спартокидов. После тесного и холодного храма в Диоскуриаде, а особенно после изматывающей качки на море, всем почудилось, что возвращаются лучшие времена. Многоколонный дворец боспорских царей напоминал о таких же дворцах в Синопе или Амисе, где жизнь текла в роскоши и неге.
Бакх хлопотал неустанно. Надо было отделить старших жен от младших, где-то поселить наложниц, устроить жилье для дочерей царя, особо угодить своенравной Клеопатре, которая доставляла немало хлопот своими капризами. Ему же была поручена Метея, стройная смуглянка, что стала супругой Фарнака во время похода. Митридат поженил их по государственным соображениям. Метея была дочерью царя меотов, с которым нужно было скрепить союз. Муж и жена не понимали друг друга, или говорили на разных языках. И поклонялись разным богам.
Евнух спустился на кухню, где его встретил льстивый Дракон, пропахший запахами соусов и печений. Повар показал противни с обжаренными перепелами, рыбные студни, булочки с изюмом и медовые лакомства в красивых вазах.
– Это все для гинекея великого царя! – прошептал он проникновенно, прижимая пухлые руки к необъятному животу.
– Питье, питье не забудь! Женщины-южанки любят кисло-сладкий щербет с ягодами. Умеешь ли ты его готовить?
– Я все умею, почтенный господин! И не раз делал такой напиток для царевича Махара, тоже южанина!
Поднявшись в женские спальни, Бакх осмотрел мягкую рухлядь и белье. Покрутил носом недовольно. Приказал вынести все пуховики, кошмы, цилиндрические подушки во двор и выбить из них пыль и дурные запахи.
Утомленный суетой, он решил перекусить и малость отдохнуть в угловом покое, рядом со спальнями старших жен. Он облюбовал это укромное место, откуда через окно было хорошо видно, что делается перед входом во дворец. Со вздохом удовлетворения улегся на узорчатый ковер и сделал повелительный жест рукой.
Две красивые рабыни внесли низенький восточный столик, накрытый белой салфеткой. Уставили его сладкими печеньями, фруктами и винами. Медленно, жмурясь и мурлыкая, как кот, евнух приложился к серебряному кубку. Он был почти счастлив от сознания, что все походные неудобства позади.
Но его благодушное настроение было внезапно нарушено. Словно удар хлыстом заставил его вскочить и сморщиться в досаде. Это был приказ государя явиться тотчас же. Быстро надев парадное платье и опоясавшись по-восточному шалевым поясом, евнух поспешил предстать перед повелителем, гадая на ходу, что его ожидает.
Он застал у Митридата желтолицего Трифона. «Значит, дело важное», – подумал в тревоге. Трифон все больше входил в доверие царя, становясь одним из сильных людей в царском окружении.
Бакх пал ниц и оставался в таком положении, пока Митридат не повелел ему встать.
Не тратя лишних слов, царь сказал, что поручает им тайное безотлагательное дело – догнать Махара и атаковать в море. Если же тот успеет добраться до Херсонеса, потребовать у херсонесцев выдачи изменника.
– Не щадите ни себя, ни гребцов, ни воинов, – добавил он жестоко. – Без удачи не возвращайтесь!
– Слушаем и повинуемся! – разом ответили евнухи.
– Твое дело, Трифон, военное, ты должен догнать изменника, одолеть его охрану!.. А ты, Бакх, возьмешь его! Тебя облекаю правами моего посланца!
– О великий государь, – спросил Бакх, – а если херсонесцы вступятся за Махара?
– Они не сделают этой глупости! Ты, Бакх, скажешь херсонесцам, что я столь же суров с изменниками, сколь милостив к верным мне! Если они выдадут Махара живым, или даже… мертвым, я подтверждаю их вольности и не введу в их город своих воинов! Потребую лишь того, что вправе потребовать законный царь и господин!.. Если же херсонесцы окажутся глупцами и ввяжутся в ссору со мною ради Махара, ты, Трифон, закроешь их гавань своими судами и не позволишь выйти в море кораблям изменников. А ко мне пошлешь быстроходное судно с вестями! Тогда вам на помощь я вышлю большой флот, а сушей двину многоконное войско! Скифский царь Фарзой пропустит мою конницу через свои земли, ибо тоже клялся мне в верности! Тогда херсонесцы узнают, как умеет штурмовать города Митридат! И – горе Херсонесу!
Отпустив Трифона, Митридат остался наедине с Бакхом и дал ему дополнительные указания.
XXII
Немало дней ушло на размещение войск в окрестностях города, причем были заселены ранее построенные лагеря.
Одновременно Митридат устраивался сам во дворце, принимал пантикапейских архонтов и представителей других городов, явившихся с дарами и заверениями в своей вечной преданности.
Во всех храмах шли моления и приносились жертвы богам с участием царя. И когда царь убедился, что бразды правления боспорским царством в его руках, он, как бы в знак своей милости, решил устроить большой праздник. Он сам пировал не во дворце с людьми знатными и богатыми, а на площади, на глазах у народа и при его участии.
Страшный царь умел казаться милостивым и доступным каждому. С изумлением и жадным любопытством смотрели пантикапейцы на того великана, который всегда мерещился им как огнедышащая гора, возвышающаяся где-то за морем. Митридат представлялся простым людям как богочеловек, необыкновенный во всех своих поступках. И вдруг божество снизошло с небес и ступило ногой на боспорскую землю. Божество оказалось выше среднего человеческого роста, имело вид костистого старика с хищным носом, покрытым синими пятнами. Оно вкушало от блюд, приготовленных местными поварами, и пило вино из скифского рога, наполненного из общей бочки.
Тот ли это неумолимый и жестокий деспот? – вот вопрос, который задавали себе сейчас многие, видя, как непринужденно беседует и шутит Митридат, как он с удовольствием слушает музыку и пение, смотрит на танцы девушек. Он широко раскрывал зубастый, как у юноши, рот, когда хохотал над проделками скоморохов, что устроили потешный бой среди столов. И богато одарил поэтов, посвятивших ему стихи, а также остроумцев, победителей в словесном состязании.
Шум, крики, восторженные рукоплескания волнами перекатывались с одного конца площади в другой. Боспорцы всех возрастов и состояний теснились вокруг царского стола, опьяненные не столько вином, сколько сознанием близости к великому царю.
После многочасового пребывания «в низах» Митридат проследовал в акрополь, где его ждали ближайшие соратники и лучшие люди города. Они приветствовали его общим поклоном, стоя за столами, украшенными дорогой посудой, винами и яствами.
Как артист, покинувший сцену, царь вдруг стал угрюмым, настороженным, оставив на площади размашистые жесты и раскатистый смех. Он опустился на пиршественное ложе, приготовленное для него, и обвел глазами присутствующих.
Дума о незаконченном деле с поимкой изменника сына помешала ему продолжить пир. Один взгляд на угодливые лица боспорских архонтов, вдохновителей и соучастников предательства, взбудоражил его неспокойную душу.
С внезапным раздражением он отодвинул чашу. Ощутил то раздвоение мыслей и чувств, которое и раньше ослабляло его. То ему казалось, что надо было приказать Бакху доставить царевича в цепях, но обязательно живого! То его пугала мысль: а вдруг Махар в самом деле согласится вернуться по своей воле, надеясь вымолить прощение? Сердце отца пыталось противоречить холодному разуму государя. Отец боялся, что государь будет слишком жесток к блудному сыну; государь противился слабости отцовской, опасаясь, как бы она не толкнула его на ложный путь всепрощения! «Но ведь он сын твой!» – взывало сердце. «Он изменник и враг твой!» – возражал рассудок.
