нескольких слов, на ломаном русском языке, он почувствовал в них своих братьев.
Окружающий кошмар так приблизил их к Господу и друг ко другу, что они за все время не коснулись тех разномыслии, какие разделяли их. А дорогие, сердечные беседы среди адской обстановки, силою Духа Святого, доставляли им подлинное, духовное наслаждение. Павел приходил на свое место только для сна и личных молитв, в которых он благодарил Бога, за Его милости к нему.
На восьмой день плавания, от усилившейся штормовой погоды, многие были прикованы к нарам, но некоторые из уголовников, страдая от безделья, искали каких-либо приключений.
Однажды, возвращаясь с очередной 'прогулки' наверху, Павел почувствовал, что смрад из люка был сильнее обычного, а когда опустился вниз — содрогнулся от ужаса. Несколько молодчиков (из блатных) решили устроить себе забаву, опрокинув бочку-парашу с ее содержимым, отчего все полилось вниз, к ужасу находящихся там.
На ликвидацию этого безобразия пришло много обслуги, и после 2–3 часов большого труда, все было убрано. Однако, бандиты в этом не остановились. В полночь в помещении твиндека раздался неистовый женский крик, на который прибежали многие из охраны. Вскоре выяснилось, что какими-то неизвестными связями, блатным удалось определить, что в одном месте, над потолком, с той стороны находились заключенные женщины. Блатные прорезали массивные доски, разделяющие верхний твиндек от нижнего и, при содействии таких же потерянных женщин, пытались приступить к гнусному насилию. Все мужское население пришло в крайнее возмущение и не успокоилось до тех пор, пока всех основных участников не выловили и не увели от них.
К утру девятого дня Павел почувствовал, что обстановка стала крайне невыносимой. Огромные массы несчастных заключенных, истощенные от голода, жажды и особенностей морского плавания, совершенно беспомощные, брошенные на произвол судьбы, стали умирать на нарах, в большом количестве.
Эта ночь для Владыкина была ночью особенного бдения, он почти всю ее провел на коленях.
После краткого сна, он услышал, что корабль приближается к бухте; проплыли уже какой-то остров, и поэтому многим, особенно ослабевшим, разрешили лечь на палубе. К счастью, и Владыкину со своими пожитками удалось пристроиться среди ослабевших.
Перед его глазами открывалась, потрясающая душу, панорама сурового крайнего севера.
В календаре значилось начало июня. Через разрывы темных туч выглядывало солнце. Как на ладони открывался вид на бухту Нагаево. Вся она была забита большими полями ломаного льда, сквозь который корабль медленно пробивался вперед. Все окружающие сопки почти до половины были покрыты снегом. При виде этой нелюдимой природы сердце Владыкина сжалось.
От берега бухты, прячась за перевалом, по крутому замшелому откосу вверх, темными кубиками разнообразных форм и размеров, громоздясь друг на друга черными призраками бараков и хижин, начинался город Магадан.
— Боже мой, Боже мой, — тихо воззвал Павел в молитве, глядя на чужое свинцовое небо, — что ждет меня здесь? Возвращусь ли я когда-нибудь из этих ужасных мест, или в этой вечной мерзлоте мои кости дождутся Твоего пришествия? Ты ведешь меня на великий, неравный бой с этой суровой природой и, видимо, с такими же людьми. Неужели я увижу когда-нибудь, своими глазами, день своего избавления из этих мест, как вижу день вступления? Каким и когда он будет? Что мне придется здесь пережить — не знаю, только прошу, сохрани веру в Тебя… — так он молился, не замечая ни времени, ни того, что делалось вокруг.
— Владыкин! — донеслось до него с берега.
Очнувшись, он увидел, как бесконечный людской поток от порта протянулся черной лентой до города.
В одну из этих шеренг выкликнули и его фамилию.
Павел, с трепетом, сделал свой первый шаг с корабля в суровую неизвестность…
Приложение
Переживания Н. П. Храпова — счастье его потерянной жизни — ярко отображаются впоследствии в его поэзии. Предлагаем вашему вниманию два из его стихотворений:
Буря
Пс 106, 29
Буря лохмотьями серыми дробится…
Мокрою пылью лицо обдает…
Воет, лютует и яростно злобится,
Грудью о скалы высокие бьет…
Мглой беспросветною небо лазурное
Ты закрывала не раз предо мной,
И под ногами громады ажурные
Стелишь коварно могучей рукой…
Знаю тебя я! Волною холодною
Многих в пучину с собой унесла,
Многих, лютуя, в утробу голодную
Знатных, великих и сильных свела.
Я не герой и не стану хвалиться,
Но под ногами моими — Скала!
Не перестану с тобою я биться,
Как бы ты зла и грозна не была!
Если и дрогну я сердцем порою -
Непобедим подо мною Утес!
Силен Он бурю любую к покою
Властно призвать; Его Имя — Христос!
С этим Утесом в одном монолите
Слит я, не страшен седой океан;
И над собою, в небесном зените,
Вижу я чудный, святой Ханаан.
Да, я устал от всего пережитого…
Стой же! Уймись! Хоть на долю минут -
Мне бы забыться… Да сердца разбитого
Раны забыться никак не дают.
Ты нанесла их своими таранами,
Силясь меня навсегда погубить,
Но не иначе, как этими ранами,
Мог я подобным Распятому быть!
Смолоду знаю, стихия, тебя я,
Битва с тобою дана мне в удел!
Вся ты от лютости стала седая,
