мне бабушка с мамой прислали, оно очень полезно для вас теперь.
Из глаз Зинаиды Алексеевны неудержимо хлынули слезы, а за ними вслед вырвалось рыдание, которое потрясло ее исхудалое, обвисшее тело.
Павел с прислугой (по лагерному — дневальной) кинулись ее успокаивать, но она, судорожно взяв их за руки, проговорила:
— Не останавливайте меня, я хочу рыдать, я должна рыдать! Мне не хватало именно этих слов, какими ты всколыхнул мою проклятую душу, погибшую. Не мешайте мне рыдать!
Прислуга очень боялась того, чтобы эти волнения и рыдания не вызвали того губительного кашля, при котором больная выбрасывала очень много сгустков крови, но Бог благословил и ее слезы.
— Ты не побрезгуешь мною? — спросила Павла Зинаида Алексеевна, остановившись сразу от рыданий, — если нет, садись ко мне поближе.
Павел сел совсем рядом с ней на кровать и приготовился слушать.
— Павлуша, я не вспомнила бы тебя, если бы не один неожиданный случай. Ведь таких, как ты, за мои ужасные годы прошли тысячи, а сколько их я загубила — сама и не учту. Однако, мне осталось удивительным, когда я облаяла тебя за посылку, и ты, так обиженно, с извинением, отошел от меня, мое сердце, как ножом кто полоснул. Я сразу же распорядилась, тебе ее доставить. И еще, когда провожала в Облучье, мне гордость и бесы не позволяли как-то отнестись к тебе ласковее, но на переезде, посмотрев тебе вслед, подумала: 'Что это за человек, и почему он у меня не выходит из головы?' Но потом, конечно, из головы ты вышел и я забыла совсем, как и многих других. Зимой я почувствовала, что я сильно заболела. Вначале я скрывала, потом всем стало известно, что у меня скоротечная чахотка. И можешь себе представить, я почти сразу оказалась никому ненужной. Мой муж, в кавычках, рябой Борисов, сейчас же оставил меня. Домашним в Москву я сообщила, что к ним я больше не вернусь, и они прокляли меня. Вот такой злой и разбитой, я однажды шла по путям. Около Лагар-Аула меня встретил знакомый старичок. Почтительно поздоровался и, как-то умоляюще, спросил:
— Уважаемая дамочка, мне сдается, что вы работаете начальницей над заключенными, и мое сердце к вам как-то расположилось спросить, не скажете ли вы мне про одного юношу, зовут его Павлом. Мы с бабкой истосковались по нем, его куда-то охранник увез, и след простыл, а он для нас стал дороже всего на свете. Может быть, вы знаете такого и скажете, куда его увезли? Зовут меня Архипом, работаю на путях, живем с бабкой вон в этой избе.
— А почему он так полюбился вам, дедушка? — спросила я его.
— Да, — говорит дедушка, — мы таких людей, отродясь не слыхали, он нам как рассказал про Бога, наши сердца как огнем загорелись, мы помолодели и душой. А ведь, никому ненужные были, доживали свой век пропащими, заброшенными людьми, а он нас к жизни вернул. Вот мы ищем его, хоть бы вот сальца передать, медку, да валенки были на нем плохие, а морозы-то, чай, вон впереди.
Я сразу догадалась, что речь шла о тебе, но злющая была, сам знаешь какая, да и ответила деду: 'Не знаю'. Я, действительно, не знала, куда и за что тебя отправили, но без труда могла бы узнать и помочь, просимое дедом, передать, да гордость не позволяла. Однако, взгляд деда был такой умоляющий, какой-то необыкновенный, он пронзил мою душу; да и о тебе, как напомнил, так и не выходишь ты из ума моего с дедом Архипом.
Вскоре, я слегла совсем, и только тогда я убедилась, что никому не нужна; единственный человек, кто как мать заботится обо мне — это тетя Юля. Я знаю, что она любит меня, но эта любовь мучает меня, потому что я недостойна ее. Вот здесь, на этой постели, я убедилась, какая я мерзкая, падшая, погибшая. Людям я запретила заходить сюда ко мне, потому что я знаю, что все они лицемеры и ждут только моей кончины, чтобы занять вот этот особняк, который закрепили за мной до смерти.
Но последние дни не давали мне покоя мои мысли: 'Неужели на свете нет ни одной души чистой, святой?' Мне бы хотелось только взглянуть на нее и умереть. Я недостойна жизни, даже самой презренной, и знаю, что на свете никому-никому не нужна, я безнадежно погибшая, но душа захотела увидеть перед смертью что-то чистое. Поэтому, стала многих перебирать в своей памяти, и передо мной явился ты, Павлуша. Я увидела тебя, как наяву, именно такого обиженного, но сияющего-сияющего. Мне только хотелось взглянуть на тебя еще раз и тогда умереть. С тех пор я поверила, что ты придешь ко мне, и ждала. При этом была совершенно уверена, что никому не нужна, погибшая я, и погибшая навеки. Я не имела права ожидать к себе никого и никаких состраданий, но душа, все равно, почему-то ждала. И когда ты мне сейчас сказал, с каким чувством ты шел ко мне, во мне перевернуло всю внутренность: 'Неужели я нужна оказалась кому-нибудь, падшая, умирающая, погибшая?' А теперь я смотрю на тебя и верю — нужна, но кому и зачем не знаю.
— Зинаида Алексеевна, есть Тот, Кому ты еще нужна и даже теперь, в эти последние твои дни, часы, и Он пришел к тебе сюда. Но не я, не я, а в лице моем тебя сейчас посетил Иисус Христос, твой Спаситель. Только Ему одному ты теперь нужна, а почему? Потому что ты — погибшее существо. Сын же Божий пришел взыскать и спасти погибшее. И пришел Он к тебе сейчас, чтобы тебя спасти и с любовью принять в свои вечные обители. Веришь ли этому?
— Верю! — с жадностью ответила она, потрясая головой и, повергнувшись на колени, с сильным воплем воскликнула.
— Спаситель мой, прости меня погибшую! Тебе, первому в жизни, я произношу это слово: 'П р о с т и!' — с этими словами она медленно, задыхаясь от кашля, повалилась на подушку.
Тетушка Юля подбежала к ней с полотенцем, и Павел, переходя в соседнюю комнату, заметил, как сгустки крови хлынули из горла, умирающей Зинаиды Алексеевны.
— Господи! Благослови эту бедную душу, дай ей с потерей этой земной жизни обрести у Тебя жизнь вечную, — молился за нее Павел в соседней комнате.
Через несколько минут его опять пригласили к Зинаиде Алексеевне. Она со спокойным, сияющим от радости, лицом встретила Павла, но подняться от подушки уже не могла.
— Спасибо тебе, Павлуша, за великую новую радость, какой загорелась моя душа, чтобы гореть вечно. Спасибо, что привел сюда твоего и моего Спасителя. Наклонись ко мне, я хочу поцеловать тебя, расставаясь, как брата, — спокойно проговорила она, — я умираю, но не твоим палачем, а твоей сестрой- христианкой.
— Брат мой, Павел, разреши мне, по-матерински обнять тебя, как сестре, и поблагодарить, что по молитве, Господь послал тебя сюда, чтобы нам поиметь удел наш в нашей новой сестре Зине, — неожиданно для Павла, обратилась к нему прислуга — дневальная Зинаиды Каплиной. — Я, узница в Господе, из Н-ской общины и заканчиваю мой пятый год скитания.
Так, в слезах благодарности Господу, за великие Его чудеса, склонились Павел с сестрой Юлей на колени.
А выходя с крыльца, ему послышалось, как будто кто-то крикнул вдогонку: 'Спасай обреченных на смерть!'
Несколько дней спустя, Павел опять зашел в этот особняк. Его встретили новые люди и сказали, что Зинаиду Алексеевну Каплину, как спящую невесту, похоронили два дня назад, а тетушка Юля, в одном из соседних поселков, ждет освобождения.
Павел, возвращаясь с некоторой грустью, встретился с Магдой. Тот был каким-то новым, праздничным, совсем не таким, каким Павел помнил его на первой фаланге. При встрече Магда пригласил его к себе в гости, на день рождения. По этому случаю, собрались к нему еще и его новые друзья: Хаим Михайлович и Евгений. Стол был накрыт очень редкими кушаньями, каких Павел не встречал и на воле. За столом прислуживала молоденькая, смазливая девушка, из заключенных, которой на вид было не более 19–20 лет. Магда любезно доложил Павлу, что гостинцы на столе из посылки, полученной из-за рубежа, а новые товарищи — прекрасные люди и его сослуживцы, из одной конторы.
Когда уже все приготовились к обеду, Хаим из-под стола достал бутылку дорогого вина и разлил его всем по стаканам, предложив поскорее выпить, пока не нагрянул сюда кто-нибудь из начальства.
Владыкин возразил:
— Нет, прежде всего, я хочу перед едой помолиться Богу, а во-вторых, я никаких подобных напитков не пью, ни при каких обстоятельствах.
Как-то растерянно, непривычно все подчинились Павлу и встали.
— В таком случае, мы, к отвергнутому стакану вина, пригласим нашу девушку, — распорядился,
