великие люди — здесь превращались, более чем в детей. Украдкой, пряча от товарищей под полой бушлата котелок, в который удалось где-то поднять головку рыбы или горсть картофельных очистков, кто-нибудь из них протискивался к горячей печи, чтобы поставить его там.
Его сосед, с завистью, смотрел на него, но не имея ничего подобного, довольствовался лишь тем, что разбавлял водой остатки супа с хлебом, добавив соли, и кипятил их на той же печи. Люди пухли от голода, отравлялись съестными отбросами и погибали без стона, и единого взгляда сожаления со стороны начальства.
В один из солнечных, воскресных дней Павел с трудом поднялся на сопку, чтобы набрать дров для обмена на хлебушек.
Утомившись от тщетных поисков, он уже решил возвратиться в лагерь, как в стороне от набитой тропы, за бугром, услышал знакомое пение. Подойдя ближе, Владыкин увидел, как вокруг небольшого костра, расположившись на обогретых кустах стланника, с выражением глубокой скорби на почерневших от мороза лицах, мелодично, с чувством пели четыре человека:
Страшно бушует житейское море,
Сильные волны качают ладью;
В ужасе смертном, в отчаянном горе:
'Боже мой, Боже!' К Тебе вопию.
На мгновение, посмотрев на них, он узнал, что один из них, работал плотником, другой — столяром, остальные были не знакомы ему. Без слов, он опустился на колени между двумя из них, перед костром; глаза, полные обильных слез, поднял к небу и, хотя прерывистым, дрожащим голосом, но не нарушая стройности пения и благоговения, запел вместе с ними:
Сжалься над мною, спаси и помилуй!.
С первых дней жизни я страшно борюсь.
Больше бороться уж мне не под силу,
'Боже, помилуй!' — Тебе я молюсь…
Павел с таким чувством пел этот гимн с братьями, что подобного наслаждения он не испытывал никогда. Глядя на небо, ему верилось, что с ними вместе в эти минуты пели небесные Ангелы, а где-то еще выше их, стоя перед престолом Бога и Агнца, внимали их песне сонмы святых старцев в белоснежных одеждах, уже прошедшие этот же путь страданий.
Да, это было, действительно, воскресное собрание, но совсем не такое, в каких он участвовал когда- то в родном городе, но собрание, где бесчисленные сонмы небожителей соединились с этой горсточкой изможденных отшельников. Интересно было услышать, что эти же чувства высказывали Павлу и остальные четверо братьев. В эти мгновения их сокрушенные сердца посетил Дух Святой с такой силой, что один из них воскликнул:
— Братья! Может ли быть, еще большее блаженство, чем то, что мы, отверженные, приговоренные к смерти, испытываем здесь? Ведь Сам Господь и Его святые Ангелы с нами, и не к нам ли относятся слова утешения: 'Ибо очи Господа обозревают всю землю, чтобы поддерживать тех, чье сердце вполне предано Ему' (2Пар.16:9).
Это Те очи, которые видели умирающего Стефана, Апостола Иоанна на острове Патмос, первомученников, терзаемых львами, наших дедов и отцов, умерших в пытках. Это очи Того, Кто Ангелу Филадельфийской церкви сказал: 'Знаю твои дела… ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего… держи, что имеешь' (Отк.3:7-11). А что мы имеем, потеряв на земле все, это нам показал Господь с вами здесь, в эти минуты.
Предлагаю, братья, стоя вокруг костра спеть еще гимн:
Непобедимое нам дано знамя,
Среди гонений его вознесем.
Бог нас в удел приобрел Себе вечный
И нам победу дарует Христом.
Вслед за Иисусом, в бой без смущенья,
Радостно с пеньем пойдем!
Вслед за Иисусом, без отступленья,
Мы победим с Христом!…
Так, согретые любовью Божьей, страдальцы воспрянули духом и, со слезами радости, кинулись друг другу на шеи, приветствуясь после пропетого гимна.
А кругом царила смерть.
Молча, низко опустив головы, группа арестантов, проходя мимо, тащила на большом куске стланника скорченного, застывшего человека.
То был режиссер одного государственного театра Ленинграда. Он, глядя на других, хотел наломать дров, чтобы добыть за них кусок хлеба, но, присев отдохнуть — смертельно застыл.
Подобно этому, другая группа волочила сани, в которых лежали двое арестантов, потерявших речь и рассудок.
Братья, увидев несчастных, поблагодарили Господа, что Он еще сохранил их и, открыв свои торбы, решили порадоваться за трапезой любви. Кто-то, из-за пазухи, достал сохранившуюся от утра пайку хлеба, брат (плотник) достал в тряпице целую селедку, брат белорус (столяр) рассказал, как он около пекарни, на дороге заметил рассыпанную муку и смел ее в мешочек вместе со снегом. Собрав все в большой котелок, узники вскипятили на костре и, с благодарностью Господу, скушали, как самую богатую трапезу любви.
На этом воскресное собрание узников было закончено. Завершающая молитва была очень краткой и напоминала вопль к своему Искупителю — чтобы всем им остаться верными до конца.
Это воскресное общение в мученической жизни Павла было яркой вспышкой; и пока он шел по горе, душа его горела надеждой, но как увидел поселок, погруженный в синюю дымку, сердце его затосковало по-прежнему, так как впереди царила смерть. Молитва была очень короткой:
'Господи, как хорошо у Тебя и с Тобою, и как уже не хочется, и нет сил, жить здесь, на земле. Я не знаю, что ожидает меня впереди, ведь у меня все, что составляет жизнь, что в ней ценно — все потеряно. Не знаю, что мне еще можно и придется потерять? Из всей моей жизни, всех надежд — потеряно все, остались только арестантские рубища, которые едва согревают тело, и последний вздох.
Среди этих мучений я просил бы у Тебя одного: сохрани нелицемерную веру во мне до этого последнего вздоха, веру в Тебя, в Твое милосердие и сострадание, в Твою любовь. Аминь'.
* * *
Работа на дорожке подходила к концу, реже двигались вагонетки, аварий почти не было. Грунта подавалось в колоду все меньше и меньше, мороз сковывал все так, что люди не в силах были отогревать забои, хотя сюда были брошены все людские и конные резервы, истощилась окончательно сила и у Владыкина. В обеденный перерыв он, покушав, вышел из душного помещения тепляка.
Как никогда, во всем существе ощущалась огромная потребность в отдыхе, так что невольно, наклонившись грудью на перила, у него как-то все опустилось: голова поникла на грудь, руки повисли за перилами, ноги еле держали тело. Уже долгие месяцы он не имел никакой возможности отдыхать. Холод и голод, днем и ночью, не давали покоя. В холодном бараке Павел ни разу не мог раздеться, поэтому ночами лежал в каком-то сонном бреду, страдая, ко всему прочему, от мучительного зуда в немытом теле. Так хотелось: где-то в тепле, хоть раз, раздевшись выспаться, потянув все члены, но увы — это было неосуществимой мечтой.
По дорожке снизу тянулись на прибор полугруженные вагонетки, затем остановились и они, на время съема золота с промывочной колоды. Специальные люди, под охраной вооруженного человека, засуетились над этой самой ответственной операцией. Доступ воды прекратился, и съемщики, звено за звеном, поднимали решетки со дна колоды, под которыми на сукне, по длине всей колоды в 20–25 метров, поблескивали мелкие крупицы золота, а часто — мелкие куски-самородки, всякой причудливой формы.
Все это аккуратно скручивалось и погружалось в большое металлическое корыто-зумф, частью
