его жене Терезе в подарок после разлуки как сюрприз по случаю приезда в отпуск. На кольце красивый зеленый камень, смарагд, да и самое колечко ловко сработано: чешуйчатое, в форме змеи, впившейся зубами в хвост. Часы оп собирался носить сам, на руке или на длинной топкой золотой цепочке, пропущенной — через петлю — от одного кармана к другому. Теперь все это — прости-прощай!
Нельзя сказать, чтобы Фейхту попалась неудачная войсковая часть, но, конечно, никакого сравнения с пехотой или конницей: те в начале войны заняли богатую Бельгию, Люксембург, Северную Францию, Святой Эммсраи, вот уж там поживились они! Часовые магазины в Люттихе, ювелирные лавки в Намюре и даже в самых маленьких провинциальных городках! Эти проклятые оборванцы, немцы из Северной Германии, конечно, не допустили туда баварцев. Лакомый кусок достался рейнским и саксонским частям, чорт бы их взял. Разве издавна не считается справедливым, чтобы солдат поживился кое-чем, раз он жертвует за отечество жизнью? Разве высшее начальство поступает иначе, когда хочет поглотить целые провинции — Бельгию, Польшу, Сербию — и этот прекрасный уголок здесь, который они называют рудным бассейном Лоигви-Брие? Кто не разбогатеет па войне, тот никогда не разбогатеет. И разве это не было бы расточительством — предать огню все эти часы и цепочки, браслеты, ожерелья, брошки и кольца? Ведь все маленькие города сжигались дотла, потому что там не оставалось никого, кроме проклятых партизан. ‘
Где ему повстречался тот ловкий парень с полевой библиотекой, которая умещалась в сундучке с двойным дном? Приподнять дно, а там сплошь бельгийские часы! Не в Эльзасе ли это было? Да, этот вот сумел попользоваться. Но война еще не кончилась, много еще впереди: вся Франция, может быть, попадет к нам' в руки, только бы победить. А мы победим, мы должны победить — иначе крышка. Это известно не одному только Фейхту. Поэтому адресу, по которому рота получает полевую почту. Безобразие, не правда ли? Диллингер получил соответствующую нахлобучку, ему чуть было не закатили три дня ape-ста, но затем простили: жена Диллингера как раз в это время родила, и он мысленно был на родине. Если бы роту так внезапно «не перебросили» в Дуомон, посылочка давно была бы уже в Нюрнберге.
Вот такие дела, господин лейтенант. Есть ли у вас еще возражения, господин лейтенант? Пароходный кассир, Людвиг Фейхт ухмыляется про себя Он вытаскивает кисточку из склянки с гуммиарабиком, прикрепляет обратный адрес в правом углу желтой наклейки, слегка трет бумажку о подошву туфли, будто к ней пристала грязь от почтовых тележек. Затем накладывает печать роты таким образом, что, как бы случайно, видны только две волнистые линии и звездочка, а слова не оттискиваются на промасленной бумаге. Для этого он предусмотрительно не приложил печати к штемпельной подушке. Заложив руки за спину, он любуется делом рук своих. Хвала мастеру! Капитан будет доволен.
С наступлением ночи, в глубокой тьме, Зиммердинг и Нигль встречаются в конце колонны. Хотя Нигль сам хватил полбутылки бордо, он все же морщится, вдыхая спиртной запах, исходящий от командира роты. Он не порицает тех, кто выпивает для храбрости: он сам, да и все другие в армии поступают так же. Но он порицает излишество. Перебрасываясь скупыми слонами, они тяжело шагают рядом. Сгорбленная спина и как бы укороченная шея спутника начинают вызывать у Нигля жалость. Ведь и они земляки, — Зиммердинги проживают по всему северному кольцу озер.
Он начинает разговор вполголоса, спрашивая, как чувствует себя герр камрад после утренних страхов.
— Хорошо, — бросает тот.
— Ив самом деле, — говорит Нигль, — у вас есть все основания для этого. Ведь фельдфебель Фейхт уладил историю с имуществом маленького Кройзинга.
— Так, — говорит Зиммердинг, бросая искоса злобный взгляд на человека, идущего по правую руку от него. Уладил! Ха! Что ж, он воскресил малыша Кройзинга, а?.
Выкопал его из могилы, вдохнул в него жизнь? Вновь зачислил в роту, не правда ли? Только это разве заставило бы его братца утихомириться.
— Зиммердинг, — говорит примирительно Нигль, которого возбужденный тон собеседника не выводит из равновесия. — Возьмите себя в руки, Зиммердинг, еще далеко не все потеряно.
Зиммердинг останавливается, высовывая руки со сжатыми кулаками из широких рукавов шинели.
— Нет, все потеряно, давно потеряно! Я чрезвычайно сожалею об истории с Кристофом Кройзингом, знайте это. Вот как сожалею… — и он проводит рукой по губам. — Я готов себе голову разбить за то, что согласился отправить его на ферму Шамбрет и что принял участие в этой игре с документами — в вашей игре!
— Вас никто не заставлял, фельдфебель-лейтенант Зиммердинг, — холодно возражает Нигль. — Смотрите, не слишком отставайте от вашей роты, а по ночам читайте хорошенько «Ave Maria». — Ну и тряпка, думает он презрительно.
Все чаще звучит монотонное предостережение, передаваемое из передних рядов: «Осторожно, внизу проволока! Осторожно, вверху проволока!»
Когда лейтенант Кройзинг ночью возвращается домой и зажигает свет, он вдруг перестает насвистывать.
Он всегда радовался, возвращаясь под гостеприимные своды форта. Гостеприимные! Про себя он посмеивается над этим словом. До какой степени должен был исказиться мир, чтобы дать пищу для такой иронии. Долгие часы пути от окопов по извилистой ползущей в гору дороге, выработанное стократным опытом дерзкое спокойствие, необходимое для того, чтобы ускользнуть от французских снарядов, — от всего этого он приходит в хорошее настроение, как только его шаги начинают отдаваться среди каменных стен. Вот почему лейтенант Кройзинг посвистывает.
Но увертюра к «Мейстерзингерам» вдруг обрывается на самом замечательном месте. Он с изумлением разглядывает неожиданный подарок, лежащий на столе, записку, засунутую между промасленной бумагой и шпагатом.
Вот те раз! Кто это изволил побывать здесь? думает он насмешливо. Он водружает каску на платяную вешалку, аккуратно вешает плащ и газовую маску, бросает портупею с кинжалом, тяжелый пистолет и карманный фонарь на кровать и присаживается, чтобы скинуть краги и густо запыленные ботинки. В другое время он позвонил бы денщику, заспанному саперу Дикману, обладающему лишь одной добродетелью: уменьем неподражаемо жарить шницель и варить кофе. Но он хочет остаться наедине с этой посылкой. Нагнувшись, чтобы развязать шнурки на ботинках и надеть домашние туфли, он ни на секунду пе спускает глаз с пакета, как бы он не исчез так же внезапно и таинственно, как и появился.
Да, думает он, победа! Победа номер два, достигнутая бесстрашным наступлением, неуклонно усиливаемым давлением, настойчивым использованием всех слабостей противника, точным знанием местности. Да, тактические приемы личной войны лейтенанта Кройзинга с капитаном Ниглем дают свои плоды.
Странно, говорит он себе, направляясь к столу, ни на секунду у меня не мелькнула мысль о том, что это обыкновенная почтовая посылка, одна из тех, которые партиями доходят до нас даже сюда. Я совершенно помешался на капитане Нигле. Затем он читает подписанную каллиграфическим почерком фельдфебеля Фейхта сопроводительную бумагу, недоверчиво рассматривает обертку и одобрительно кивает. Судя по упаковке, трудно поверить, что посылка пришла из депо полевой почты: волнистыми линиями и звездочками можно втирать очки только школьникам. Но нет ничего, что доказывало бы подлог.
Заговор против мальчика проведен ловкими и опытными вояками, которых не так-то легко сбить с толку. Они великолепно парируют удар и хотят, как это обычно делается, отыграться на писаре Диллингере. Попадись Кройзинг на эту хитрость, потребуй он, например, ареста Диллингера, того, несомненно, посадят, но в награду за
молчание отправят с ближайшей же партией в отпуск. Нет, такой матерый волк, как Кройзинг, не даст сбить себя с прямого пути. Его упрямые серые глаза сквозь стены видят цель: капитана Нигля. Против него он будет действовать и впредь.
