Пищи мало, и вот я замечаю узкие розовые полоски, иногда свернутые спиралью, торчащие из водного лона. Это язычки странных созданий, круглых, как блин, черных, с массой колеблющихся зеленоватых плавников, с маленькой головкой на длинной изогнутой шее. Они вышли из пределов воды бассейна в поисках за пищей. На их липкие язычки садится множество насекомых. В этом их победа… А вот застыло, как ком водорослей, кошмарно-уродливое существо: это шар со множеством узких трубочек и двумя отверстиями в самом верху. Тонкими струйками, ускользает вода в трубочках и белой пеной шипит и клокочет у отверстий, извергаясь наружу. Нелепая тварь цедит воду через свое нутро, к живая мелюзга, гнойная слизь выделений, споры растений застревают в ее чреве. Так борется она за свое существование, хитрым устройством жизненного механизма она обеспечивает бытие и выносливость своим дальнейшим поколениям.
…Время течет, длинной извилистой цепью тянется жизнь, меняя форму и краски, и над всем царит суровый закон борьбы. Он вливает и самую жизнь какую-то таинственную суровую сущность. Он направляет по строгому руслу ее неудержимую стихийную силу, крепкой рукой руководит ею, как умелый машинист руководит безумной бешено хаотической силой пара, преобразуя ее в ровный, строго предначертанный бег экспресса.
Это твердое веление, сначала тревожившее меня недоуменным беспокойством, и конце-концов сжилось с моим сознанием. Многократно видя его суровое отражение в клокочущей жизни бассейна, я развивал его до самых отдаленных пределов и находил даже некоторую жуткую прелесть в широких и безудержно-смелых выводах.
Дни уходили за днями. Бурный рост и смена поколений попрежнему текли неудержимым, бешеным темпом. Стоило мне пропустить два или три дня без обзора смутных тайников бассейна, и совершенно новая картина вставала перед моими глазами. Эта сказочная быстрота превращений положительно захватывала меня. Целыми днями, а часто и ночью, сидел я у холодной неприветливой каймы водного простора, пригвожденный к тому бесстрастному чуду, которое совершалось там.
Любопытство и робость вначале — переходили постепенно в тягучее, напряженное ожидание новых превращений. Бесконечная цепь смен, как в калейдоскопе, сначала возбуждала, а потом слишком и напрягала нервы, грозя разрывом. Часто я замечал, что весь дрожу от усталости и нервного потрясения. Не редко я вдруг ловил хриплые фразы, слетавшие с моих губ, и неожиданно замечал, что руки мои повторяют с удивительною последовательностью движения какого-нибудь из этих странных существ. Я замечал, что моя память иной раз оказывается слишком слабой, растворяясь в бессчетности событий, и смутно осознавал иногда те частые провалы внимания, начало и конец которых ускользали бесследно. И все время я не мог избавиться от странного чувства движения, планомерного неуклонного стремления вперед, в то темное, неоформленное нечто, из которого выростают будущие события. Мне кажется подобное чувство испытывал бы человек, впервые проехавший на экспрессе тысячи километров пути, где каждую минуту ландшафт совершенно меняется. Это чувство вечного движения было томительно, невыносимо. Будто захваченная этим неугомонным вихрем кровь бурлила у меня в висках и туманила мысль своим шумом.
Быстрые и медленные разноцветные отвратительные тела мелькали перед моим взором даже в те часы, когда я был далеко от бассейна. По ночам дикие кошмары истязали мой мозг, и очень часто просыпался я в холодном поту. Уже проснувшись, я все еще видел мириады переплетшихся тел, ползущих, пожирающих друг друга в дикой, смертельной схватке. И холодные прутья кровати казались мне скользкими телами, а укусы москитов мгновенно рождали содрогающие мысли о длинных и тонких, проникающих к самое сердце, жалах.
Помню, измученный в конец, я решил дать отдых своим чувствам, слишком обостренным густотой и разнообразием впечатлений. Я решил целую неделю не заглядывать в бассейн. Впервые со дня приезда меня осенила мысль пойти развлечься на улицах города или у моря.
Весна пропитала воздух особенным запахом жизни пышного расцвета.
Я брел мимо белоснежных вилл, нежно и легко разбросанных в ковре садов. Пятна прудов и озер мягко поблескивали и гуще зелени, под белым туманным светом солнца. Эвкалиптовые аллеи радушно расступались перед отдыхающим взором… Банановые рощи и тростниковые плантации уносили взор в беспредельность горизонта. Слева — море: вблизи — нежное, голубое, вдали — слепящее молочно-белым сиянием. Справа — неподвижные вершины, словно шепчущие лазоревому небу мрачную тайну: «Чаша Пунша» и «Даймон-Хэд». Прелестная картина!
Удивительно радостное чувство наполняло меня. Какая-то неожиданная легкость делала меня словно невесомым. По примеру городских жителей я украсил себя гирляндами пряно-желтых цветов «маили- илима», полузакрыв глаза, медленно шел вперед. Воля словно растворилась в необъятности простора и красок и, казалось, какая-то сила медленно несла меня вперед. Свежая, бодрящая струя вливалась в легкие, и тело наполнялось животворящими соками. Волны своеобразных запахов мимолетно, ласково окутывали со всех сторон и в блаженном успокоении нашептывали сонно о тепловатых терпко-соленых водах моря, мирно шелестящего вдали; о мягкой, едва загорающейся сиянием, утренней лазури неба; о белоснежных и розовых цветах лотоса.
Я шел и, кажется, пел что-то, пел в восторженном, даже благоговейном экстазе. И со мною пели разноцветные птицы, порхая в кустах, пело солнце, горы, вся вселенная, слившись воедино в тихих томных звуках радостного гимна весне.
Да, в этот момент непонятная жуть, сковывавшая меня, когда я стоял у парапета бассейна, наклонив голову вниз, была далеко от меня. Я всецело отдался волне чувств, без моей воли, благотворно, капля за каплей, пропитавшей все мое существо сладостным нектаром. В своей монотонной, однообразной жизни никогда, кажется, не испытывал я такого полного чувства довольства, как в то блаженное утро. Пусть это не покажется смешным — я, помнится, улыбался и в порыве всепрощающей доброты шептал ласковые напутствия пролетающим бабочкам.
Но это был только первый день полного отрешения от захватывающей и тягостной слежки за неведомой жизнью, все шире разроставшейся, все глубже пускавшей корни в глубине бассейна моей виллы.
На другой день прогулка не показалась такой освежающей, как в первый раз: наоборот, — несколько утомила меня. Все потеряло исключительную, захватывающую прелесть новизны, и мои мысли очень часто возвращались к тому месту, от которого я только что почти бежал. Я подбадривал себя и все дальше уходил вдоль берега, но какое-то глухое чувство шевелилось где-то в скрытом уголке сознания. Мне недоставало чего-то.
Я присел у одного из маленьких озер, воды которых зеленоваты у берега и мягко-лазоревого оттенка посреди; создается впечатление, будто смотришь в голубое зеркало, окаймленное зеленоватым бордюром. Я лег у самой воды и задумчиво глядел в ее спокойную глубину. Все было тихо. Иной раз только мелкая рябь, как нервная дрожь пробегала по гладкой, казалось, твердой поверхности. Но, наконец, взор мой проник под жидкий мутноватый покров. Я увидел длинное змеящееся тело, и вокруг целую стаю мелких быстрых телец, вьюном сверлящих прохладную толщу. Мгновенно вернулся мысленным взором к бассейну моей виллы… Мне показалось, что это в него смотрю я сейчас… в его жуткие, пугающие воды… И тут я понял, чего мне не доставало… Меня потянуло обратно… Будто сильные руки подняли меня с земли, повернули… Я бежал… Можно было подумать, что случилось несчастье с кем-то самым дорогим для меня на свете. Я запыхался. Солнце не ласкало, а жгло. Удушливая испарина подкатывала к горлу. Почти задыхаясь, я потянул веревку гонга… Еще и еще. Лицо слуги-гавайца недоуменно, растерянно глядело в прорезе чугунных ворот.
Я принял душ и, спустя десять минут, был уже у бассейна. И, странно, только теперь я успокоился.
