э-э предпочтений, может быть неверно истолкована подчиненными.
Среди новобранцев и военных полицейских послышались сдавленные смешки. Даже старший наряда — смуглый усатый унтер-офицер по имени Кастелли — не смог удержаться от улыбки.
— Виноват! — Невозмутимый Санин, отследив по взгляду дежурного предмет, вызвавший такое странное толкование его намерений, поспешно привел себя в порядок. — Это не то, о чем вы подумали.
— Это ваше личное дело, и вмешиваться в него я не намерен, — твердо заявил Дабл-А. — Однако мне сообщили о нарушении правил внутреннего распорядка.
— Неофициальный турнир по боксу, лейтенант! — нашелся Санин.
— Турнир?
— За звание чемпиона Восточного побережья, — ответил Санин и сплюнул выбитый зуб.
— В мое дежурство? После отбоя? — воскликнул Авакян. Тут он увидел, как Вирон, приоткрыв один глаз, осторожно пошевелился. — А, старший сержант… Как кстати. Я как раз собирался вас арестовать. Может, вы мне поясните, какого черта тут творится? И что здесь делают эти рядовые?
— Мятеж… — еле слышно просипел Вирон. — Нападение на старшего по званию…
Дабл-А, карьере которого в этот вечер и без того был нанесен сокрушительный урон, досадливо поморщился — на сегодня с него было достаточно чрезвычайных происшествий.
— Под арест! — распорядился он. — Обоих. Держать их порознь. И сделайте что-нибудь с этим, — он кивком указал на распахнутые двери клуба, откуда как раз пытался выскользнуть сильно побитый и насквозь мокрый от пива начальник вещевого склада.
Унтер-офицер повернулся к своему воинству и молча кивнул. Парни в белых касках поняли его без слов. Достав шоковые дубинки, они двумя колоннами устремились к месту ночного ристалища.
Однако им не стоило так торопиться. Дюжий капрал, вбежавший в заведение первым, немедленно получил бутылкой меж глаз, тяжело осел на пол и замотал головой, как бык, наткнувшийся на неизвестно откуда взявшийся столб. Но это ему не помогло. И тогда, все еще пребывая в нокдауне, капрал выцарапал из кобуры служебный пистолет и разрядил его в потолок. Должно быть, в его затуманенном сознании этот жест означал протест против неуважительного отношения к стражам гарнизонного порядка при исполнении служебных обязанностей.
Зрители взревели. Китаец, пропустивший мощнейший апперкот, отлетел к канатам. Голокуб, пораженный сразу двумя пулями, взорвался и осыпал дерущихся дождем искр. Еще одна пуля перебила электрический кабель, и заведение погрузилось в темноту, в которой тлели светлячки угасающих осколков.
Капрал совершил ошибку. Наступившая темнота лишила полицию главного преимущества перед невооруженным противником — шоковых дубинок. С этого момента все пошло наперекосяк.
— Копы! — проорал из темноты чей-то пьяный голос. — Атака с тыла!
Сработали накрепко вбитые инстинкты. Сержанты мгновенно пришли в себя и объединились против общего врага. На протяжении последующих десяти минут темнота оглашалась хриплыми возгласами, руганью, треском шоковых дубинок и звуками смачных ударов. К несчастью для военных полицейских, их можно было отличить от остальных драчунов по белым шлемам, в то время как сержанты в темноте были все на одно лицо. Это дало последним весомое преимущество, и вскоре остатки мебели были вдребезги разбиты о головы нападавших. Накал сражения снизился лишь тогда, когда с головы последнего копа был сбит последний головной убор.
В конце концов кто-то вышиб лбом входную дверь, и тогда оставшиеся на ногах стражи порядка ринулись к освещенному дверному проему, гонимые как необходимостью спасти свои ребра, так и стремлением перегруппироваться и взять реванш.
И тут в гуще леса за полосой безопасности вспыхнули и потянулись к небу светлячки трассирующих пуль.
Прожектора на периметре разом погасли и лагерь погрузился во тьму. Ночь огласилась воем сирен.
Причиной тревоги стал скромный капрал-трубопроводчик — юноша с тонкой душевной организацией и богатой фантазией, слишком ранимый и возбудимый для того, чтобы нести службу в передовых частях, и притом достаточно невзыскательный, чтобы день за днем прочищать засорившуюся канализацию на кухне или в офицерских бараках. Он был скромен, этот неприметный рыцарь разводных ключей и унитазов, и потому вряд ли согласился бы примерить на себя венок героя, ценой своей жизни спасшего товарищей. Однако, когда та бурная ночь подошла к концу, опровергать эту удобную во всех отношениях версию было некому, ибо виновник суматохи был уже мертв.
Должно быть, на капрала Бранко, до той поры видевшего трупы разве что в симуляторе, слишком сильно подействовал вид искалеченного парня, повсюду, где только можно, проповедовавшего образ жизни без насилия над матерью-природой.
Глазер был всего на полгода младше капрала, но теперь он стал на треть метра короче, и Бранко думал об этом весь вечер. Когда-то Глазер жил во Фремберге, на триста третьей улице, совсем рядом от дома самого капрала, и Бранко представлял запах мокрой тополиной коры после того, как поливальные установки смывают с улиц горячую дневную пыль, и неясные огни воздушных машин, которые проносились высоко в ночной дымке, словно неприкаянные ангелы.
Но вот Глазер окончил школу, промедлил с поступлением в колледж, был заграбастан вербовщиками, прилетел на военном транспорте на Луакари и едва не погиб в свои неполные девятнадцать лет, наступив на похороненную в земле пластиковую банку со взрывчаткой.
Узнав о том, что ночью его отправляют в засадный патруль, Бранко пошел в солдатскую лавку, заказал большую кружку безалкогольного пива и стал думать о том, как будут выглядеть его собственные ноги, если в темноте он оступится и сойдет с тропинки или если их пес Браниган не отличит гнилой гриб от мины с бинарным зарядом.
Он думал об этом и во время инструктажа, и во время проверки оружия.
Наверное, поэтому он, чтобы немного успокоиться и заглушить страх, сразу после того, как маленькая колонна миновала проволочные заграждения, сунул под язык парочку голубых таблеток с приятным запахом. То, что капрал шел замыкающим, упростило дело — никто не заметил его слабости. Впрочем, если бы и заметил, Бранко, не моргнув глазом, соврал бы, что жует драже для свежего дыхания.
Обычно, чтобы избавиться от беспросветной тоски будней, трубопроводчику хватало всего четверти таблетки. Но сегодня был особенный день. Капрала преследовали образы красной от крови травы. Обрубок человека, опутанный трубками, никак не выходил из памяти. И где-то там, среди черной листвы, до сих пор лежала непогребенная нога Глазера.
Когда патруль вступил под сень джунглей, стало так темно, что солдаты не различали своих рук на стволах оружия. Но Бранко это ничуть не испугало — теперь он видел все ясно, как днем. Улыбаясь, он рассматривал притаившихся на шершавых древесных стволах ящериц и ловко перепрыгивал через протянувшиеся через тропу корни.
Им овладел неописуемый восторг. Капрал с таким усердием пытался сдержать рвущийся наружу смех, что даже начал задыхаться.
Он поднял руку, чтобы отвести от лица длинную ветку, как вдруг обнаружил, что ладонь его стала прозрачной и сквозь нее видны очертания листьев. Одновременно он почувствовал, как плоть его становится тягучей и вязкой, как смола. Каждый его шаг стал плавным и бесшумным. Он больше не шел — перетекал с места на место, как заблудившийся ручей. А потом предметы вокруг начали светиться. Ночные бабочки, птицы и даже пауки в кружеве паутины — все они превратились в ярко-оранжевые силуэты, оставлявшие в воздухе медленно тающие светящиеся следы.
— Красота! — не удержался от восклицания Бранко.
— Точно! — с готовностью подтвердил раскидистый куст рядом с тропинкой.
И не успел капрал удивиться необычному явлению, как из зарослей показалась морда огромного волка. Поджарое тело хищника испускало ослепительный свет. В его жилах под лохматой шкурой струилась кобальтовая кровь.
Сияя изумрудными глазищами, волк вышел на тропу. Опасность придала капралу сил, и в голове у него немного прояснилось. Он все вспомнил — минное поле, Глазера, ночные обстрелы, пустые взгляды
