Керенского. Уверены ли вы в результатах предстоящего голосования в районные думы и Учредительное собрание?
Наутро меня вызывают в Рогожско-Симоновский райком партии. Секретарь райкома, старая большевичка Р. С. Землячка, проверяет мои партийные документы, недоверчиво разглядывает мое лицо и хорошо сшитое платье.
— Приходите вечером на заседание, — говорит она, немного подумав. — Увидите партийный актив. Привлечем вас к работе будущей управы, в которой, вероятно, получим большинство.
— Нет, нет, мне нельзя. Теперь нельзя, — испуганно возражаю я. Но под ее недоуменным и чуть недружелюбным взглядом тут же меняю решение:
— Хорошо!
Ночь. Настя, санитарка больницы, спит в большой комнате на диване. Я — в маленькой, рядом. Большое окно, от земли до половины стены, кажется темным изнутри и очень заметным снаружи. Это делает комнату жуткой, не похожей на дневную. Черный четырехугольник окна давит, опустошает, ослабляет волю.
Ночь пробуждает далекие первобытные инстинкты, рождает ощущение опасности, желание прижаться к надежному защитнику, к главе семьи, к мужчине.
Не спится. Тоскливо и страшно. Невыносимая боль вихрем проносится по спинному мозгу. Ударяет в голову. Несколько капель опиума облегчат страдание, но это пагубно для ребенка. И я терплю. Как маятник, хожу взад-вперед по своей клетушке.
Тяжело. Хочется только одного: услышать голос мужа.
Телефон — в конторе, через три барака.
Станция долго не отвечает, но наконец дает нужный номер.
Сейчас он поднимется. Легким прикосновением кончиков пальцев тронет уголки глаз. (Мой сынок перенял жесты отца, хотя никогда их не видел. Когда я спрашивала, почему, просыпаясь, он трогает уголки глаз, ребенок отвечал удивленно: «Ну как же, мамуся? Надо вынуть сон».)
Сейчас раздастся мягкий, чуть приглушенный голос мужа. Вижу его, как в первый день нашей встречи, когда он зашел ко мне в комнату окраинной петербургской гостиницы. В солдатской гимнастерке, в чистых сапогах без блеска, с сияющим взглядом вразлет посаженных глаз…
Над деревьями кладбища начинает белеть небо.
Успокоенная звуком родного голоса, еще больше уверенная в своей правоте, возвращаюсь в барак.
Снова мысленно говорю с мужем, читаю последнее письмо:
«Ты решила уйти. Да будет тебе легка жизнь. Иди твердо, не сгибаясь. Ты — сильная, сильней меня, но разве можно было так обидеть! Ушла не простясь».
Ненужные образы. Жалкие слова.
Московский пролетариат «голоснул» решительно. В семи крупнейших районах Москвы мы имеем подавляющее большинство. Симоновский район с такими рабочими центрами, как «Динамо», «Бари», АМО, — один из первых. Подтянулся и Калитниковский поселок. Тысячи беженцев организованно опустили пятый номер[3].
Пробовали меньшевики распространить четвертый, да неудачно. Мы провели хорошую подготовку.
Выборы.
Две старухи разматывают свои тряпки и долго ищут что-то на груди, вызывая веселый интерес окружающих.
— Ладанка там, бабушка, запрятана аль мощи? — смеется молодой парень.
— Кому бабушка, а тебе мамаша! Что запрятала, то найду, — огрызается старуха. — А за твоих чертовиков голоса не подам. На них божья троица есть. — И она осторожно разглаживает листок с красноречивой тройкой.
— Божья троица анафемской циферью?!. Да окстись ты, мила-ая! — отплевывается стоящий рядом старик.
Старуха оглядывает толпу, испуганно переспрашивает:
— А разве не божья?.. Омманули!.. Царица небесная, омманули! Митрич, а ты за кого, за какой счет?
— За пятерку, сколько пальцев на руке! Чтоб всей пятерней бить по буржуазии! — щеголяет где-то слышанной фразой старик.
— И нам, и нам, православные! И нам… Святители… Да не толкайтесь, родимые…
— Попрошу не заниматься агитацией у избирательных урн, иначе буду принужден кас-си-ро-вать выборы, — злобствует уполномоченный городской эсеровской думы, напирая на слово «кассировать».
— Хоть керасируй, хоть гусарь, а жандармить не смеешь, — парирует из толпы солдат.
Победа решительная. Из восьмидесяти семи человек членов думы — двенадцать эсеров, три кадета, остальные большевики.
Первое организованное собрание в ремонтирующемся Народном доме у реки. Наша фракция совещается недолго. Соглашателей ни в управу, ни в президиум думы не вводить. На слезливые речи эсеровских соловьев отвечаем красноречивым голосованием.
Самоуправление района сконструировано, приступаем к работе.
Центральная городская дума с эсером Рудневым во главе не дает большевистским районным управам ни денег, ни кредитов. Центр не признает районов, районы не считают властью городскую думу. Для всех ясно, что такое положение долго тянуться не может. Управа для нас не самоцель, а только средство для дальнейшей подготовки масс.
Все новые вести поступали из Питера. Ленин из подполья дал лозунг готовиться. В грозовой обстановке приближался II Всероссийский съезд Советов.
Пятнадцатого сентября Московская конференция большевиков высказалась за восстание. Борьба за руководство развернулась в Московском Совете, состав которого все время менялся в нашу пользу. Уже председателя меньшевика Хинчука сменил большевик Ногин. Уже большинство в Совете стало наше.
Напряженными и тревожными были эти дни в районе. Руководители организации не уходили из Совета. Начались военные приготовления.
Выделилась руководящая группа — пять-шесть человек.
Старший среди нас — секретарь Совета, представитель МК партии Гончаров. Спокойный, тактичный, гибкий, он имеет солидный боевой опыт и знает каждого рабочего в районе. У него большой лоб и доверчиво глядящие глаза. Пощипывая усы, Гончаров всегда внимательно выслушивает собеседника. Сам он скуп на слова, но точно формулирует свои мысли. Без лишней фразы, умело ведет людей в бой. Пойдет вперед скромно, незаметно, но каждый будет стремиться идти с ним рядом. Гончаров не блестящий трибун, но мы, агитаторы района, перед каждым ответственным выступлением получаем от него точные указания. Он словно бы не отдает распоряжения, а подсказывает то, что ты сам хотел сказать, сделать и о чем только что думал.
Алешин — высокий юноша с размашистыми движениями, блестящий оратор, способный увлечь массу. Как истый солдат революции, он бесстрашен, дисциплинирован, точно знает, чего хочет. Алешин служил в царской армии и потому чувствует себя среди нас «военным специалистом». Он первый помощник Гончарова. Должность его так и называется — заместитель военного комиссара. Алешин храбр и в то же время застенчив. Он бывалый солдат. Но ему неловко проявлять свою отвагу перед нами, сугубо штатскими людьми. В момент наступления он рвется туда, где идет самый жаркий бой. Но кому-нибудь из членов Военного комитета надо остаться в штабе — и Алешин беспрекословно подчиняется приказу. А как загорается Алешин, услышав, что предстоит выполнить какую-либо головоломную задачу, вроде налета на вокзал для захвата винтовок! И как мгновенно гаснет, как умеет подчинить свой порыв трезвой необходимости, узнав, что для этого дела выделены другие… Позже, в 1919 году, Алешин пал смертью храбрых на Северном фронте.
