В Народном Парке ко мне подошел какой-то преждевременно состарившийся хиппи.
— Прекратите убийства! — сказал он. — Прекратите убийства!
— Ты, случайно, не станешь, — спросил я, — уговаривать тигра жевать жвачку?
И поднялся, приготовившись дать деру.
— Подонок! — закричал тот.
— Вспомни Гитлера! — прокричал я ему в ответ. — Вспомни Рудольфа Гесса! Как эти вегетарианцы на пикниках друг к другу в корзинки заглядывали!
Число убийств, совершаемых во время Великого поста, как меня уверяют, больше, чем в какое-либо другое время года. Человек под влиянием бобового рациона (ибо это основная пища греков во время постов) приходит в надлежащее настроение для того, чтобы украсить усыпальницу своего Святого и пырнуть ножом своего соседа.
Девяностолетний юбилей профессора Раймонда Дарта на кафедре анатомии. Старик размахивал гематитовой гирей: с ее помощью он надеялся держать в форме свои лобные доли. Скрипучим голосом он объяснял, что быть правшой — значит иметь более развитым левое мозговое полушарие; однако если давать обеим рукам одинаковую нагрузку, можно упражнять оба полушария.
Две черные студентки манерно макали печенье в чашки с чаем и хихикали.
После банкета двое молодых коллег Дарта отвели меня по коридору показать «таунгского ребенка». Что за экспонат! Создавалось впечатление, что необыкновенно умное маленькое существо смотрит на тебя в бинокль сквозь тысячелетия.
Повреждение, нанесенное черепу, сказали они, не имеет ничего общего с насилием. До того как он окаменел, его просто расплющили слежавшиеся слои брекчии.
Еще они разрешили мне потрогать «сломанную челюсть» мальчика из Макапансгата. Она была серовато-черной — не от того, что ее варили или жарили, а от магниевых пятен. Здесь опять-таки, сказали они, повреждение могли вызывать лишь сдвиги породы, например, оседание слоев.
А теперь — довольно о том нагромождении нелепостей, которые накопились вокруг этих двух находок.
Вместе с «Бобом» Брейном — на однодневные раскопки в пещеру Сварткранс: там он проработал девятнадцать сезонов. Стоя над шахтой пещеры, я поглядел в одну сторону — там к Высокому Вельду простирались травяные холмы, в другой стороне мерцали крыши стоянки Стеркфонтейн, а дальше, за ними, высился отвал Кругерсдорпского рудника.
Поверхность земли была усеяна маленькими острыми камнями, так что идти было трудно. Цвело алыми цветами алоэ, но деревьев не было — вернее, деревьев не было на равнине. Зато внутри устья пещеры виднелся пятнистый ствол нектандры: ее листья отбрасывали тень на раскопки. Семена этого дерева выживают только в местах, защищенных от пожаров и морозов.
Брейн показал мне брекчию, в которой было найдено столько ископаемых останков могучей, «Кинг- Конгообразной» разновидности австралопитека — A. robustus: известно, что более двух миллионов лет назад это создание сосуществовало здесь, в этой долине, с первым человеком, Homo habilis.
Бригадир Джордж был бывалым копателем. Он вынимал за один раз ровно один кубический фут земли, просеивал его содержимое через сито для руды. Затем Брейн брал каждый обломок кости и внимательно разглядывал его в лупу.
День был жаркий, и мы отдыхали у него в домике. На книжной полке стоял «Religio Medici» Томаса Брауна. Именно здесь Брейн написал большую часть своей книги «Охотники или дичь?» — самой захватывающей детективной истории, какую я только читал.
Брейн, директор Трансваальского музея в Претории, — спокойный, задумчивый, скромный человек, наделенный аскетическими убеждениями и безграничным терпением. Его отец был английским энтомологом, который отправился в Родезию бороться с эпидемией чумы. Родным языком его матери был африкаанс. Он приходился правнучатым племянником Эжену Марэ — поэту, натуралисту и отшельнику, чья «Душа белого муравья» дала Метерлинку основу для плагиата.
Брейн дал определение настоящему натуралисту: это «человек, который влюблен в мир» и верит в то, что единственный способ приблизиться к природе — это попытаться разглядеть вещи такими, какие они есть, «не фильтруя их». Ему не дает покоя мысль о хрупкости человеческой жизни, и он беспрестанно ищет способы сохранить ее.
Он очень не любит замыкаться на какой-то одной дисциплине, и в разные периоды своей жизни — с почти «даосским» самоотречением — отдавался зоологии, геологии, изучению доисторической эпохи и климатологии. Он писал о поведении обезьян, о гекконах, о хамелеонах и о гремучей гадюке из пустыни Намиб. Закончив работу в Сварткрансе, он собирается снова обратиться к протозоа — «этим одноклеточным сгусткам витальности», которые можно обнаружить в самых омерзительных колодцах пустыни и которые кормятся, размножаются и умирают в течение нескольких часов.
В 1955 году, будучи молодым человеком, Брейн посетил Третий панафриканский конгресс, посвященный доисторической эпохе, и слышал, как Раймонд Дарт излагал свои взгляды на Кровавую Баню. Он почувствовал, что это — клевета на человека как на вид и что он — пожалуй, единственный из всех присутствующих в зале, кто понимает, почему.
Дело в том, что ему доводилось работать геологом-почвоведом и заниматься брекчиями Макапансгата, и он поставил под сомнение интерпретации Дарта, который в каждом обломке кости из этой пещеры видел орудие или оружие. Кроме того, хотя убийства и каннибализм спорадически происходят повсеместно в животном царстве (обычно такие случаи бывают реакцией на перенаселение или стресс), — сама идея, что убийство и сотворило человека, была бессмыслицей с точки зрения эволюции.
В течение десяти лет Брейн размышлял над тезисом Дарта; и, став директором музея, он решил вплотную заняться этим вопросом.
В Стеркфонтейнской долине есть три известняково-доломитовые пещеры, где найдены ископаемые гоминиды: это Стеркфонтейн, Сварткранс и Кромдраай. Убедившись в том, что условия там были в общих чертах те же, что в Макапансгате, он приступил к работе.
Каждая пещера заполнена брекчией из костей и осадочных пород, которые втиснулись туда сверху и за два или три миллиона лет образовали множество наслоений. Кости попадались самой разной величины — от слоновьих до мышиных. Среди этих находок несколько костей принадлежало вымершему бабуину и двум видам австралопитека: в Стеркфонтейне — более раннему, «грацильному» A. africanus; в Сварткрансе и Кромдраае — его потомку, массивному A. robustus.
Есть там и человеческие кости, но не много.
Некоторые из этих костей гоминидов действительно несут на себе следы насильственной смерти. Если удастся доказать, что эти кости принесены туда другими гоминидами, тогда тем придется предъявить обвинения в убийстве и каннибализме. Если нет — то нет.
Брейн подверг тщательному «судебному» освидетельствованию около 20 тысяч костей, пытаясь понять, каким образом каждая из них попала в пещеру и как пришла в свое нынешнее состояние. Одни кости, по-видимому, занесло сюда паводком. Другие притащили дикобразы: известно, что они запасают целые склады костей и точат об них зубы. Скелеты мелких грызунов содержались в совиных катышках. Кости более крупных млекопитающих — слона, гиппопотама, льва, — очевидно, остались от трапез гиен, питавшихся падалью.
Но ни один из этих выводов не меняет общей картины: все три пещеры служили логовами хищников; подавляющее количество костей принадлежало животным, убитым вне пещер и лишь потом притащенным сюда, «домой», чтобы быть сожранными в темноте. Все эти ископаемые представляли собой объедки.
