Фарида ушла куда-то с самого утра и Гасанагу взяла с собой.
Приближался конец ноября, уже сильно похолодало, то и дело начинал идти снег. Побелела крона тутового дерева, росшего посреди двора, побелел и сам двор. Неизвестно откуда залетевший сюда дрозд отыскал что-то в мусорном ящике около ворот и теперь там же, около ворот, клевал свою — находку. Держался он настороженно и частенько, вскидывая голову, поглядывал в сторону окон. Вдруг дрозд встрепенулся, прихватив клювом свою добычу, взлетел на тутовое дерево. Это вспугнула его старая Сона, появившаяся в воротах с корзинкой в руке. Осторожно семеня, она прошла через двор, но вдруг поскользнулась и осела так неловко, что из корзины посыпались все ее покупки: полбуханки хлеба, пачка чая, кусок сыра. Не раздумывая, Кафар кинулся к старухе, помог ей подняться и, собрав корзину, донес ее до дома. Видно было, что старая Сона вся дрожит от холода.
— Вот зима, — сказала она, раздеваясь. — Слишком уж сурово она началась, проклятая. Дай бог, сынок, чтобы хоть к концу стало получше.
— А мне говорили, бабушка, что снег в Баку — большая редкость, целое событие…
— Так-то оно так, да только год на год не приходится. Другой раз столько снега выпадет, что и спасения от него нет. Вот после войны… не припомню уж точно, в каком году… — Старая Сона смущенно улыбнулась, прикрывая рукой беззубые десны. — Видишь, сынок, и память не та уже стала, совсем все к старости позабыла… Да, так вот однажды после войны такой снег повалил, такой снег — все думали, конец света пришел, думали, уже до самого лета этот снег не растает. Вот какой был снег…
— А потом все же оказалось, что это еще не конец света?
— Да, клянусь богом! Ко всему, сынок, человек привыкает. Такое стойкое создание — любой холод может выдержать. Вот хоть меня возьми. Был у меня один-единственный сын, и того отняла война, сначала думала, не переживу я этого. А оказалось — смогла. Видишь, сколько лет уже, как она кончилась, а я все живу. — На глаза старухи навернулись слезы, она поспешно утерла их уголком своего черного платка. — Прости ты меня, сынок, ради бога, я и Тебя расстроила. И не стала бы говорить обо всем этом, чтобы и тебя не расстраивать, да уж очень ты, поверь, на моего Кямиля похож. Особенно когда идешь. Вот у моего Кямиля такая же походка была — вроде медленная, а твердая. Ты как мимо моей двери проходишь — у меня сердце каждый раз екает, так и хочется закричать тебе вслед: «Куда же ты, сынок, мимо родного дома проходишь…»
И только теперь Кафар понял, что старой Соке попросту тоскливо одной, что рада она хоть издали взглянуть на человека, напоминающего ей сына..
И вдруг ему пришло в голову, что и его мать сейчас точно так же тоскует одна, точно так же смотрит целыми днями на дорогу. Подчиняясь невольному порыву, он встал и, обняв старую Сону за плечи, поцеловал сначала ее седые волосы, покрытые черным платком, а потом сухие, старческие руки. Это было так неожиданно, что старуха словно окаменела, не в силах ни произнести что-нибудь, ни отнять у него руки. Ее давно уже потерявшие блеск глаза вдруг ожили, стали больше; она сама хотела сейчас крепко, как сына, обнять его, но почему-то боялась обидеть этим своего гостя. А как бы хорошо было обнять его и сказать: «Да будет бабушка Сона твоей жертвой, сынок…» Сказать ему: «Нет, не бабушка, да будет мама твоей жертвой, положи голову мне на колени, чтобы я думала, что это мой Кямиль вернулся. Буду гладить твою головку, гладить, ласкать… Так спокойно сердцу, что умру теперь у тебя на руках, сынок…»
Но ничего этого так и не сказала старая Сона…
Смеркалось, на улице мало-помалу зажигались огни. Снег теперь валил еще сильнее, заметая в занесенном дворе следы Фариды и Кафара. Он стоял у окна, глядя на эти следы, и думал о том, что старой Соне, наверно, холодно по ночам. Конечно, холодно — разве можно одной газовой плитой согреть и веранду, и комнату? Бедная старуха, даже печки путной у нее нет…
Дверь в его комнату вдруг распахнулась, вошла без стука Фарида.
— Ба, да ты никак снова об этой старухе думаешь!
Кафар, с трудом отвлекаясь от своих мыслей, недоуменно посмотрел на нее и спросил, будто и не слышал ее слов:
— А где Гасанага, что-то его не слыхать?
— А что тебе Гасанага? Соскучился? У матери я его оставила.
— Да нет, я ничего… просто не видно его, вот и спросил.
— Мама его не отпустила, — смягчилась Фарида и, шагнув из комнаты, поманила его на веранду. — Ладно, иди-ка лучше сюда.
Кафар послушно вышел на веранду и увидел, что Фарида накрыла там стол. Посередине его стояло большое блюдо с пловом.
— Мама прислала. Давай-ка поедим, пока не остыл. Я у нее есть не стала, подумала, лучше мы с тобой здесь поедим. Вместе. — Пристально посмотрев на него, она принялась раскладывать плов по тарелкам. — Так даже лучше, что Гасанага у мамы остался — оттуда до его школы даже ближе Да и, метро у нее под боком, а на метро удобнее всего ездить. Пусть там поживет, пока погода не установится. Или ты предпочел бы, чтобы здесь была толчея? А? — Фарида подмигнула ему и лукаво улыбнулась.
Кафара словно окатило жаром.
— Вовсе я не хочу толчеи, — улыбнулся он ей в ответ и взял Фариду за руку.
Фарида потянулась к нему через стол, но, когда Кафар привстал и наклонил голову для поцелуя, она вдруг резко отпрянула.
— Нельзя быть таким нетерпеливым.
На Фариде сегодня — по погоде — было теплое шерстяное платье. Оно плотно обтягивало ее фигуру — казалось, что широкие бедра Фариды вот-вот разорвут ткань. Кафар долго не мог оторвать от нее глаз, потом перевел взгляд на ее ставшие еще более притягательными, еще более мягкими губы. Фарида улыбнулась.
Взгляд ее был таким говорящим, что Кафар снова не выдержал, встал из за стола и с такой силой поцеловал ее, что Фарида вскрикнула. С трудом вырвавшись из его рук, она воскликнула, махая руками:
— Да ты же совсем как дикарь! — и неизвестно, чего больше было в этом ее восклицании — обиды или наслаждения. — Ну ничего, я тебе отплачу за все. Будь готов к сражению!
— Я готов, — рассмеялся он.
Истинный смысл этих слов Кафар почувствовал гораздо позже, когда они лежали в его кровати. Так захотела сама Фарида, и, как выяснилось позже, в это она тоже вкладывала определенный смысл.
— На этот раз я приду к тебе в гости, — с угрозой сказала она после ужина.
…Он ждал ее, лежа в постели. В комнате было темно, и только когда Фарида легла рядом с ним, Кафар понял, что она совершенно голая.
Обняв Кафара за шею, она вдруг с такой силой прижала его к своей груди, что у Кафара перехватило дыхание. Задыхаясь, Кафар забился в этих объятиях и, с трудом высвободив лицо, чтобы глотнуть воздуха, с минуту лежал, оглоушенный, как человек, долго пробывший под водой.
— Ты же чуть не задушила меня, — наконец смог выдавить он.
— А ты как думал! — торжествующе захохотала Фарида. — Я ведь тебя предупредила!
— Да разве ж так можно…
— Почему же нельзя? Теперь будешь знать, какая я. Ненавижу дохлых мужчин.
Кафар осторожно спросил:
— А меня ты к каким относишь?
— Тебя?.. Поначалу ты тоже был дохлый… — А теперь?
— Теперь? Понемногу оживаешь. Скажи спасибо пне.
Тут Кафар с такой силой сжал ее в объятиях, что она вскрикнула:
— Ой, мамочки!
Теперь захохотал Кафар, и Фарида вроде бы обиделась.
— Слушай, да ты настоящий медведь!
И когда он захотел, теперь уже ласково, обнять ее за талию — Фарида не отстранилась.
…Они молчали, охваченные истомой. На миг Фариде почудилось даже, что ей снится все это — так остры, так сладостны были забытые, казалось бы навсегда, ощущения.
Обессилел и Кафар. Правда, и прошлой ночью, когда Фарида уснула, он чувствовал себя
