Короче, было хорошо и весело, пока не пошли совсем уж знакомые места. И пусть ребят Кор’тека среди нас осталось даже чуть меньше десятка, проплывать мимо развалин селений и разоренных стойбищ, — не слишком приятное зрелище, всколыхнувшее в душе у многих горькие воспоминания.
Если берег между Улотом и Вал’аклавой был довольно малонаселен, то тут, между морем и горами, где шла обильная торговля, поселки стояли довольно плотно. Тут некогда пересекались пути трех народов: горцев, снабжавших мир металлом, степняков, обеспечивавших мясом, молоком и шерстью, и прибрежников, обеспечивавших торговлю, благодаря чему их народ мог не ограничиваться «рыбной диетой», но и иметь свою долю от чужого труда, развозя продукцию горских мастерских по всему побережью. Теперь, после посещения этих мест аиотееками, тут было довольно пустынно. Так что наше веселье и беззаботность сразу как-то пошли на нет.
В каком-то разоренном поселке мы наткнулись на семейку прибрежников, оказавшихся дальней родней одному из ребят Кор’тека. Позвали их в ирокезы, но они отказались. Типа, будем жить дальше, как жили предки, не меняя фасонов причесок и принципов существования.
Настаивать мы не стали, ирокезы — дело добровольное. Зато выменяли двух невест на маленькую и подтекающую лодчонку. Правда, Кор’тек бурчал, что и этого будет много за двух тощих девчонок, а их папаше сбыть лишние рты только в радость, так что можно было бы и повыгоднее поторговаться. Но черт с ним, мужик и его упорство мне пришлись по душе, а лодок у нас и так много. Так что я тонко намекнул, что Духи против такого возражать не станут, и меня без вопросов поддержали. Обычно-то я в последнее время постоянно норовил сбагрить работу Духов на них самих, заявляя, что Духи вечно за других думать не будут, а то и вовсе отрицая их участие в земной жизни (было разок, не удержался). И коли уж я говорю, что надо отдать лодки, мотивируя это волей Духов, — отдали.
Девок я предложил выдать за Тов’хая и Витька. Дескать, срок у ребят уже такой — пора жениться, пока кой-чего в голову не ударило и они на людей бросаться не начали (вдовушек-то в племени нет).
Опять же, Тов’хаю уже вроде как не солидно среди молодняка жить. Воин-оикия в строю ходит, а живет одним костром с мелкотой. И в диверсионном рейде себя показал, надо поощрить! А Витек его одногодка. И в битвах тремя скальпами уже разжился. А сколько наших после битв помог на ноги поставить! Да и шаманом будет знатным, когда дорастет. Тоже надо поощрить.
Старшины и Вождь подумали и со мной согласились. Девок надо отдать молодым, даже несмотря на то, что кое-кто из взрослых воинов пока без бабы существует. Быть посему! Молодым везде у нас дорога!
А может, просто решили, что такие тощие девки только молодняк и привлекут? А для более взрослых на таком разоренном берегу они чего получше найдут.
А сволочь Витек, возьми, да и откажись! Я ему, придурку, конкретную взбучку устроил. Сказал, чтобы на Осакат он не облизывался, потому как она, во-первых, родовита до безобразия и ее судьбу будут Цари Царей решать. (Был у нас такой разговор с Леокаем.) А во-вторых, женить ученика на такой стервозной дамочке, как моя сестренка, — это очень сильно его ненавидеть надо. А я к Витьку вполне, значит, расположен и зла ему не желаю. Потому, Витек, слушайся старших и бери, чего дают!
Все равно отказался. А с кем ни посоветуешься по поводу сложившейся вопиющей ситуации, все только руками разводят. Дескать, был бы Витек девкой, его бы и спрашивать не стали, чего он там хочет. Был бы молодым воином — спросили бы, но ответ слушать не стали, не дорос еще старшим хотелки свои высказывать! Ну а коли уж он ученик шамана да шаманом обещает стать знатным, — это дело только с Духами решить можно, а людя€м в энти дела соваться не след!
Ладно, я тоже не зверь какой-то. Поорал, погрозил, даже пару оплеух заехал. Но, видя твердое Витьково упорство, настаивать не стал. (Девицу пожалел, а не этого дурня.) Просто наложил на Витька епитимью. Сиречь перевел на хлеб и воду, а точнее — салат из водорослей и воду из ручья. Пусть посидит недельку без мяса на очищающей диете, небось вразумление-то в очищенный от глупостей мозг и придет. И спать я его отсылал далеко за пределы своего костра, поближе к костру новоявленного семейства Тов’хоевых. Пусть мучается неслух на жестком песочке, слушая, как нормальные люди милуются, небось сразу в разум придет! (Главное, чтобы его примеру другие не последовали. А то коли все сами захотят решать, кому на ком жениться, у бедолаги шамана, за все эти матримониальные дела несущего ответственность, точно крыша съедет!)
Но в целом, хоть вид разоренной земли и немало омрачил наши думы, конец путешествия все восприняли с облегчением. Все, кроме разве что меня.
Потому-то я как-то на второй день после прибытия подстерег Лга’нхи и утащил с собой в степь, — типа, по важным шаманско-вождистским надобностям. Потому как поговорить о некоторых делах на Совете было очень непросто. И не только из-за желающих помочь добрым советом (на Совет приходит все племя, и все воины имеют право высказываться), но и потому, что некоторые вопросы слишком уж напряжны для мозга дикаря. А решать их надо.
— Что ты думаешь делать дальше, Лга’нхи? — спросил я приятеля, когда мы, отойдя подальше от лагеря, уселись на высокую дюну. Чтобы никто не лез к нам с вопросами, я воткнул рядом с собой протазан и начал демонстративно вертеть бубен в руках. А несколько раз огрызнувшись и облаяв назойливых посетителей, я уже приучил племя, что в моменты, когда их Шаман сидит под протазаном, играясь в бубен, к нему лучше не лезть.
— Надо идти в Улот, говорить с Леокаем, — пожав плечами, ответил мне Лга’нхи, явно не понимая пока тревожности в моем голосе.
— А потом?
— Будет видно, — последовал необычайно мудрый, с точки зрения дикаря, ответ.
— Большие беды и проблемы предвижу я в будущем, — заунывным голосом начал я и продолжил, окончательно переходя на шаманскую мову: — Пункт первый: чем народ занять? Пока мы плыли сюда, у народа была цель, и он держался вместе, объединенный этой целью. Сейчас все начнут заниматься привычными делами: прибрежники уйдут в море, степняки начнут посматривать на степь, выискивая стада «больших братьев», лесники, ну, наверное, тоже найдут какое-то занятие. И от ирокезов останутся только прически!
Пункт второй: мы стали ирокезами только потому, что умеем драться, как никто, кроме разве что аиотееков, драться не умеет. В этом наша сила и наше спасение. Но коли все начнут мирно заниматься своими делами, то прекратятся занятия по строевой и боевой подготовке, и когда вновь придут аиотееки, мы окажемся слабы!
Пункт третий: коли мы только и будем делать, что тренироваться да воевать, мы скоро кончимся. Даже если будем разменивать одного нашего на десяток врагов, все равно ирокезы закончатся раньше, чем аиотееки. От племени останутся одни бабы и калеки.
А если не будем воевать, то чем будем жить, и чтобы при этом умений своих не терять?
— Да-а-а, — протянул Лга’нхи, ошарашенный грудой сваленных на него проблем. — А что там Духи говорят?
— А Духи говорят: достали вы нас, ребята, про каждый свой шаг с нами советоваться. Скоро уже и посрать без трех дней камлания не сможете. Думайте давайте сами!
— Духи нас покинули? — не на шутку встревожился Лга’нхи. — Может, жертвы им хорошие принести? Давай еще одну «коровку» убьем и им отдадим? Большая жертва! Им понравится!
— Не, не выход, — решительно огорчил я его. — Ты, Лга’нхи, пойми главный небес, в смысле — «потусторонний» расклад. Духи говорят, что племен, вроде нашего, сейчас по степям, горам да берегам уже много бродит. Все звездюлей от аиотееков получили, и все не знают, чем заняться. И все так перемешались, что не поймешь, где чей потомок, а кто чей предок.
Помнишь, что я тебе про тупых детишек рассказывал, которым по двадцать раз объяснять приходится? Вот и с нами та же фигня. О нас и так уже хорошо позаботились, но ведь и честь пора знать.
Теперь Духи на нас смотреть будут и прикидывать, чему мы научиться смогли и есть ли смысл нас дальше учить. А сами они тем временем за другими присматривать будут. Потому как все нонче так перемешалось, что, почитай, все теперь их дети да внуки.
— И много их таких, говоришь? — задумчиво спросил меня Лга’нхи.
— Да тыщи, мильены, мильярды. Больше, чем у тебя пальцев на всех руках и ногах, взятых руку раз и
