Профессионал жизни

Меня уже не насыщает одна пьеса, которую годами репетирую, – с вашей помощью, вернее, без вашей помощи. Я прихожу с наших репетиций голодный, неудовлетворенный, не высказавший и половины того, что хочу, что тороплюсь сказать – пока еще есть силы, пока не заездили насмерть. Я ищу в современных пьесах что-то вечное, а в классике – современное и вас призываю помочь мне. Но вам некогда. Только ведь в жизни кроме Дней и вечеров, когда мы едим и работаем, есть еще ночи, когда мы думаем. Не об антрекотах и ставках, а о гражданской панихиде. О своей. О том, кто придет на нее и что скажет. И чего не скажет. В молодости я, как и вы, хорошо спал… А сейчас мне некогда, вы уж меня извините. (Кивает Паше, давая понять, что разговор окончен.)

Паша и Серафимов выходят. Серафимов разводит руками, достает письмо, собирается его порвать.

Паша. Минуточку. Подождите. (Заходит снова к Постникову.) Извините, Геннадий Сергеевич. Я позволю себе…

Постников. Вы по поводу…

Паша. Нет, нет. Я противник протекционизма. Как и вы. В наш век… Мы задыхаемся от протекций, они парализовали нашу свободную волю. Мы барахтаемся в знакомых и в знакомых наших знакомых, как мухи в паутине, мы вязнем в них. Протекции портят не только нашу кровь – кровь деловой жизни разжижается, как от родственных браков.

Постников. Да, но…

Паша. Тут особый случай. Дома – обстановка. Отец – фигура, все вокруг… Ожесточенные души. Чувство протеста. Все сама. Как следствие – чудовищная зажатость.

Постников (недоверчиво). Вы думаете?

Паша. Да, я часто об этом думаю. Никто так не чувствует фальшь ситуации, как дети. Они бескожи. И тогда – как улитка, в себя.

Постников (задумчиво). Быть может…

Паша. Она талантлива.

Постников. Вы уверены?

Паша. Вы же видели сами. Поменяйте знак. Все, что с минусом, – плюс. И представьте себе ее через пять лет, прошедшую вашу школу. Обогащенную вашим опытом. Освещенную вашим талантом.

Постников. Да?

Паша. А разве у нас так не бывает? Все знаем, а молчим. Внутри – тысяча вольт, а на выходе – ноль. Короткое замыкание.

Постников. Вы физик?

Паша. Я гуманист. А вспомните свой курс. Разве все Ермоловы?

Постников. О, если бы…

Паша. Но они старались понравиться.

Постников. Еще как.

Паша. Лицемерили. А она?

Постников. Действительно…

Паша. Личность. Не боится быть искренней. Разве не нужны вам личности?

Постников. Пожалуй, вы правы.

Паша. Я был уверен, что вы не сделаете ошибки. Знаете, чем отличается умный человек от мудрого?

Постников. Чем?

Паша. Умный всегда находит способ исправить ошибку, а мудрый ее не делает.

Постников. Недурно сказано.

Паша. Нас так немного, надо помогать друг другу.

Постников заходит к Серафимову. Паша идет за ним.

Постников (Лене). Извините, мы заставили вас ждать. Собственно, думаю, мы должны поблагодарить вас – что вы пришли, что согласились нам почитать. Должен сказать откровенно, что вы производите хорошее впечатление: вы миловидны, это для актрисы не последнее дело, вы скромно держитесь… Ну, что еще… Обаятельны – по-своему. По-видимому, очень нервны, восприимчивы, это тоже, как говорится, туда. Ну, а что текст немного позабыли, так это бывает. У всех, даже великих, бывали конфузы. Я вот в молодости играл в одной пьесе, уж сейчас и названия даже ее не помню. Чекиста играл. Я врывался в ресторан, где сидели контры, и громовым голосом кричал: «Встать! Руки вверх!» Большая роль. И представляете, на первом же спектакле – начисто. Ни слова – из всех трех. Контры смотрят на меня, не знают, что делать. Не сдаваться же ни с того ни с сего. Тогда я им ручкой так сделал – мол, подъем, братцы. (Смеется.) Вот видите, какие казусы бывают. Так что не огорчайтесь, идите домой, передайте привет родителю, Серафимов с вами свяжется.

Лена кивает, улыбается, делает книксен и выходит в приемную. Постников смотрит на Серафимова.

Значит, так. Декорации – через неделю.

Серафимов. Геннадий Сергеевич, для отцовской любви нет невозможного. Поверьте бездетному Серафимову.

Постников (как бы сам себе). Между прочим, в ней действительно что-то есть, в этой девочке. (Кивнув всем, уходит к себе.)