сейчас облекался в формы жизненные. События первого марта в Петербурге, вознесшие на гребень дерзновения «Народную волю» и утопившие ее в крови на взлете борьбы с самодержавием, обострили восприятие богоборческой лермонтовской поэзии. И может быть потому в летний сезон этого бурного года Щуровский избрал для гастролей Кавказ, Пятигорск, где бывал прежде, и где повсюду мерещилась ему «тень поэта».
Шла сороковая годовщина со дня его гибели. Приехал сюда из Дерпта и профессор Висковатый, собиравший материал для первой научной биографии Лермонтова. Сейчас Щуровский поднимался к Елизаветинской галерее, где они с Висковатым условились встретиться.
В Пятигорске день приезжих начинался рано. Птичьи хоры возносили хвалу солнцу, едва озолотившему восток. Утро взлетало над Кавказом. На тропинке, по которой артист поднимался в гору, похрустывали под ногою мокрые от росы мелкие камешки. Тропинка вилась между виноградными лозами, подвешенными на специально прилаженных одинаковых деревянных стойках. От дорожки этой отходили боковые к обзорным площадкам Горячей горы и, поднимаясь с одной на другую, отрадно было любоваться просыпавшимся уютным нарядным городком. Он постепенно для идущего как бы возникал из ущелья, теряя клочья тумана. Это восходила роса с растений и влажных крыш, и горячие источники отдавали прохладе воздуха теплые свои испарения. Однако Щуровский не думал о пейзаже. Висковатый при их знакомстве прочитал ему некоторые, ранее не пропущенные цензурой, лермонтовские строки, и сейчас, стягивая узлом события давние и нынешние, Щуровский припоминал пророческое:
Грот Лермонтова, к которому он подходил, был уже отделен решеткой для защиты от любителей оставлять автографы на камне. Внутри были тесно размещены венки из искусственных или увядших живых цветов, сложенные здесь после гражданской панихиды по Лермонтову 15 июля. На концах шелковых дорогих лент можно было прочитать — кому и от кого подношение. А позади венков, обрамленная ими, темнела металлическая доска с отлитыми на ней скверными стихами доморощенного поэта Алексеева.
Возле грота господин, одетый солидно и мешковато, близоруко щурясь, пытался прочесть неясно видные строки стихотворения, становился так и эдак, записывая.
— Павел Александрович, — окликнул Щуровский Висковатого и, подойдя, вручил ему бумаги, свернутые трубочкой. — Вот, приготовил, как просили, местный «Листок для посетителей». Подобрал экземпляры с материалами о чествовании поэта. — Профессор благодарно схватил газетку и, аккуратно расправляя, начал укладывать в портфель. Он указал на доску в гроте:
— Помилуйте, что за стихи… Раешник какой-то…
Щуровский объяснил терпеливо:
— Здесь каждый поклонник Лермонтова радеет о сохранности его мест памятных… Посмотрели б на этот грот прежде. Уж давно молва связывала его с именем поэта, а здесь… Неопрятность, — знаете, разбитые стаканы на Елизаветинской галерее… Посетитель курортов, помещик Алексеев, лет пяток назад на собственные средства очистил грот, решеткой заделал и свои стихи в память скорбную Лермонтова на доске поставил. Стихи, как справедливо заметили, дурные, но кто ж Алексеева осудит…
— Погодите, — сказал Висковатый. — Я не совсем ясно представляю… Субсидирует казна эти памятные места?
— У казны на эти дела нет казны! — горько улыбнулся Щуровский. — Правительство, видите ли, сдает курорт арендатору, и до остального ему дела мало. Сейчас управители-коммерсанты понимать начинают, что имя Лермонтова может стать приманкой приезжим, стать местной достопримечательностью, что ли. Вот в этом году арендатор Вод Байков — предприимчивый, надо сказать, господин — согласился устроить торжество в сороковую годовщину со дня гибели поэта, чтобы более денег собрать для настоящего памятника ему. Но что у него было в голове — популяризация курорта или благоговение к памяти — кто разберет… Но чествование Лермонтова состоялось все-таки и было, я знаю, первой публичной гражданской панихидой по поэту.
— Слыхал я, что инициатором памятного дня были Вы?
— Трудно сказать, кто тут первый сказал «а». Как-то стихийно все возникло. Все годы любители поэзии, каждый в одиночку, разыскивали его домик, старожилов расспрашивали, путаясь в местных преданиях, посещали места, всей России известные из «Княжны Мери». Вздыхали. Давали, как видите, средства на отделку лермонтовских уголков. Все это были частные, одиночные деяния. И только этим летом, сорок лет спустя после гибели, в городе зашевелилась мысль общественная…
Он искоса взглянул на профессора. — Может быть, разбудили ее петербургские события, а может, нестерпимо стало равнодушие и забвение… Собралась на Кавказе группа артистов, чиновники местные просвещенные… Возмутительно, знаете, когда в «приюте его вдохновенья», как тут называют грот, — битые стаканы… И сборы для памятника ему решили умножить.
— Я вошел в распорядительный комитет вместе с сотрудником моим баритоном Хохловым Павлом Александровичем. Якобсон Густав Христофорович — вице-губернатор Терской области — возглавил наше своеобразное лермонтовское общество. Хлопотали и волновались много, зато теперь на душе светлей…
Они подошли к краю площадки, и Щуровский стал сверху указывать место, где проходило чествование.
— В 12 часов дня после первой публичной панихиды об упокоении его души, в соборе… — он прервал себя с возмущением: — это и в биографии стоило бы отметить! Ведь отказался, было, эта каналья поп Эрастов панихиду служить!
— Он и в 41 году отказался, — заметил Висковатый. — Дуэлянт, говорил, не должен быть отпеваем как помышлявший на убийство. Будто Лермонтов — убийца, а не убитый! Говорят, Столыпин и офицеры чуть ли не деньгами другого священника подкупали. А в церковных книгах, я сам видел, запись: «Погребение пето не было». Неужели Эрастов еще жив? — Он торопливо отметил у себя, как отыскать этого священника, современника и злейшего врага поэта.
— А не уместнее ли было панихиду отслужить на кладбище, над местом первоначального погребения? — спросил профессор.
— Его еще отыскать надобно, так же как и место дуэли. Искать теперь, пока старожилы помнят. Когда гроб вынули, чтобы увезти в Тарханы, говорят, могилу завалили и плиту надгробную в нее закопали. Для местных же чиновных почему-то важнее поскорее место дуэли отыскать да отметить, — он усмехнулся. — Факт убийства, быть может, выдвинутый событиями общественными, для них больнее, чем следы самого праха. — Щуровский продолжал рассказывать.
— Мы, устроители, телеграмму ставропольскому митрополиту Герману… и только с его благословения состоялась панихида. Из собора траурное шествие депутаций от местных учреждений и обществ с венками и пением «Вечной памяти» направились к дому, где жил в последние дни Михаил Юрьевич. Там прикрепили памятную доску, вы, конечно, видели, дешевенькую, временную пока — деньги на памятник ему берегли. Кстати, владелец дома уже саморучно ее перевесил со стены дома на ворота… Потом вот этой дорогой шествие поднялось сюда, — он указал на площадку Елизаветинской галереи, — и тут, возле бюста поэта, на декорированном постаменте, на виду у города, состоялась панихида гражданская. Рассказали, что знали о жизни поэта, о творчестве… В толпе — молчание благоговейное. Музиль читал стихи. Гимназисты тоже… Дамы плакали, конечно.
— А затем в гостинице «Минеральные воды», — вы ведь знаете: это ресторация, Лермонтовым описанная, — в гостинице, — Щуровский вздохнул сокрушенно, — неизбежный поминальный обед по подписке.
— Обед! — тоже вздохнул Висковатый.
— Поминальный. Но со «сдержанными возлияниями». Сами понимаете, жующие уста имя Лермонтова произносили не часто. Отдавши, так сказать, «кесарю — кесарево», снова обратились мы к пище духовной. — Он указал на башенки Михайловской галереи. — Там — концерт. Строго академический, его
