Слушаюсь и повинуюсь. Но они-то знают все. И я, пропащая и счастливая, уже с именем. Прозвучавшим. И подарком будет. Не скажут. Но подумают. И я догадаюсь. Но тоже не скажу.
Она любила деревья мая. Она любила сниться тебе. Но когда опаздывают трамваи К полнолунию, ее судьбе Задают вопросы О наваждениях. Она-то знает,
19.12. Еще раз про себя. Любимую и не очень.
Власть светских глаз. Ветер в голове. И рифмы, рифмы. Меня и ночи, меня и счастья, меня и безумия. Меня рифмуют с потерями, а я только улыбаюсь. Пропадать буду в печали и продолжать улыбаться. Улыбкой, не умеющей объяснять, назвавшей каждого из вас по имени. Ведь каждому из вас показалось, что она – ваша. Но она ничья. Даже не моя. Она приходит, непутевая. Нет, она врывается, забаламутив форточки, балконные двери и занавески. Она обрушивается наваждением. И я улыбаюсь вам, замечательные мои мужчины. И я ухожу от вас навсегда. Как же ненавистно мне это слово. Я смею только писать его, но не пускаю в речь, в свет, в жизнь. Оно не стоит их. А я? Любимая и не очень. Это «не очень» делает меня бурей, делает меня маской. Не совпадаем на самых крутых виражах. Не совпадаем в печали, в радости, в странностях. Ветер в голове и тот разный.
И тогда неистовствует молитва: «Не место мое – человек. Чужая я здесь. Отпустите»
Молчат. Болеют. Тревожатся. Не отвечают. Рифмуют меня с тишиной. Я иду мимо тишины. В праздник, карнавальное сумасшествие огней и цветов. Праздничная лихорадит жизнь. Страстная такая, беспечная.
Какой предстаю я взглядам, взглядам разных и чужих? Иногда мне все равно. Чаще, нет. Я обожаю быть в центре внимания, я обожаю быть недоступной. Но вы все думаете, что поняли меня, вы все говорите: «Почему мне так хорошо с тобой?» Я начинаю думать, что это – общемужское, современная традиция. Пароль. Но вы все мелькаете, таете. И нет вас. И где моя печаль?
Снежная простыня городской ночи колдует над моими стихами. Я давно не жду. Флиртую привычно. Это становится образом жизни. Даже сама с собой флиртую постоянно. С воображаемой судьбой и представлениями о счастье. Когда же сброшу условности и разбегусь и полечу в свободе настоящей?
Почему, ну почему мне так непутево пусто и счастливо, грустно и восхитительно? Почему я пьяна от жизни и болею жизнью? Я научилась читать подсказки телефонных звонков и телефонных молчаний. Я пронизана этими молчаниями насквозь. Набираю номер. Меня набирают, набирают и сдают в камеру хранения зимы, лета, весны, осени. Листопадит жизнь, лихорадит, надеется. А где я? Нет меня.
Ночь не оборачивается. Засыпает на подушке шумных огней. Город баламутит талантливо. Я не изменяю ему с рассветом. Я люблю его даже в отчаяньи, даже циничный. Но когда его огромные глаза плачут осенними лужами, я кричу об этом строчками бесшабашными и мудрыми. Я пишу про себя, про него. Я пишу для него. Когда летом он задыхается в астматической горячке асфальта, я сижу у его изголовья и дую на закрытые веки его площадей. И иду по бульварам его пустым. Нет никого. А я? Почему телефон умер?
И вдруг я поняла, что задохнусь от отчаяния. Меня замуровали, и нечем дышать. Слышу музыку. Чувствую сердце, себя в сердце. Все там. Ничего из декабря. Какое время года? Март? Тот самый, умирающий на ладонях площадей пьяными лужами.
Вдруг я поняла – даже плакать не получается. Не муторно, не пусто. Изнурительно, не по-моему. Великосветское безумие выдернуло меня из зимы и закружило в вихре лиц. Лиц и машин. С этой машиной я сегодня поссорилась. А той не могу дозвониться который день. Ну, а любимая машина в отпуске, и у нее нет моего телефона.
А где-то сумасшедшие глаза, делающие мне больно, даже когда им нет дела до меня. Даже когда меня нет для них. И все так некстати. Новый год некстати. Приторно до бездарности. Приступ трагической… Вины? Мечты? Перемены?
25.12. С Рождеством, мнимая католичка! Загул прошел, безумие осталось
Безумие необдуманных поступков, гонора и судьбы. Ничто не способно разрушить этот симбиоз. Когда все соединилось… А когда? Когда закружил роман с Пашкой? Когда нахлынул приступ автомобильной болезни? Или стоило заглянуть в сумасшедшие глаза Олега и сойти с ума мира, уносясь в безумства дней и ночей? И балдея, балдея, балдея, жить взахлеб, безвременно и бездумно. И почему, ну почему, мне все это так бешено нравится? Почему я ничего не могу поделать с собой?
Даже когда неизбежные накладки, мелкие и не очень мелкие пакости пытаются смести с меня пыльцу этого непонятного, бормочущего от счастья блаженства, я улыбаюсь и уношусь «в Москву булыжников влажных». И я безнадежна в этой стремительности и в этом водовороте жизни. Жизни жаркой, как горячка, и обжигающе холодной, как предательство. Я неисправима, неизлечима. И не хочу исправляться и излечиваться.
Когда есть кто-то, то возникает множество знакомств. Мужчины, как пчелы, слетаются ко мне. Я уверена и неповторима. Я – прелесть. Но… Прелесть я и в другое время, когда рядом никого нет. И с каждым разом, когда я в очередной раз остаюсь одна, я все легче к этому отношусь и держусь все более уверенно. Я переживаю жизненные поражения и остаюсь жить дальше. Становлюсь тверже, немного циничнее и, наверное, все же лучше. Мне легче жить в разных самочувствиях. Я привыкаю. Выдерживаю. Мои знакомства меня забавляют, мучают или сводят с ума. Но я владею собой теперь уже почти всегда. Я учусь на собственных ошибках. И даже это мне почему-то нравится. Я – свободна. Что может быть лучше? Безумие чарующего танца, которое рано или поздно сделает нас равными с Олегом. И мы будем свободны. В своем безумии и в своей любви.
И даже сейчас, когда одни белые пятна в судьбе, когда ничего толком не ясно про сессию, про окружение, про любовь, когда подступает что-то вязко-болотное, я улыбаюсь. Мне искренне хорошо. И муть уходит, уходит, уходит. А небо сегодня такое голубое и близкое. Пусть меня обвиняют в сентиментальности, я не откажусь от своего безумия. Потому что оно само выбрало меня. И я благодарна каждому, кто появился в моей судьбе, независимо от того, как он ко мне относился и относится.
Мир рифмует не тебя, а с тобой.
26.12. Все равно как бы и что бы ни произошло теперь, все неподвластно старому
