Химики в системе Капеллы за пределами Федерации, они проанализируют его и найдут способ синтеза. И нам либо придется бороться с самой большой угрозой наркотиков, либо запретить сам источник.
— Ты имеешь в виду спейсолин?
— Да. А запрет спейсолина — это запрет на космические полеты.
Я решил перейти к делу.
— И у кого же из троих этот наркотик?
Рог противно улыбнулся.
— Если бы мы знали, зачем нам тогда ты? Тебе придется это узнать самому.
— Ты хочешь, чтобы я занимался грязной работой? Обыскивал их?
— Только дотронься до одного из них, и тебе срежут волосы по самую гортань. Каждый из троих большой человек на своей планете. Это Эдвард Харпонастер, Иоаким Липски и Андиамо Ферруччи. Ну?
Он прав. Обо всех троих я слышал. Вероятно, вы тоже.
— Неужели кто-нибудь из них свяжется с таким грязным делом…
— Дело идет о триллионах, — ответил Рог, — а это значит, что любой из троих может. И один из них уже связался, потому что Джек Хок успел узнать это, прежде чем его убили…
— Джек Хок
— Да, и один из этих троих организовал убийство. Тебе предстоит узнать, который именно. Покажи нам пальцем до одиннадцати, и тебя ждет повышение, увеличение платы, достойная дань памяти бедного Джека Хока и спасение Галактики. Но если укажешь не на того — осложнение межгалактической ситуации, а ты окажешься в черных списках отсюда до Антареса.
Я спросил:
— А если я ни на кого не укажу?
— Все равно что укажешь не на того, во всем, что касается Службы.
— Я должен назвать одного, причем назвать правильно, или мне вручат собственную голову, так?
— Нарезанную ломтиками. Ты начинаешь меня понимать, Макс.
Всю жизнь Рог Кринтон казался мне противным, но никогда настолько противным. Единственное мое утешение заключалось в том, что он тоже женат и жена его весь год живет в Марспорте. И он этого заслуживает! Может, я жесток к нему, но заслуживает!
Как только Рог отошел, я позвонил Флоре.
Она сказала:
— Да?
Магнитные швы на ее платье разошлись, насколько нужно, а голос звучал так же очаровательно, как она выглядела.
Я ответил:
— Детка, милая, я не могу говорить об этом, но мне придется это сделать. Разделаюсь как можно быстрее, даже если для этого мне придется проплыть по Большому каналу до самой полярной шапки в одном нижнем белье, понимаешь? Даже если придется сорвать Фобос с неба. Даже если нужно будет разрубить себя на кусочки и каждый кусочек отправить тебе почтой.
— Ну, если бы я знала, что придется ждать…
Я моргнул. Ну, она не тот тип, что отзывается на поэзию. Она действует. Но если меня ждет плавание на волнах низкого тяготения в море жасминового аромата с Флорой, я думаю, поэзия тут не обязательна.
Я настойчиво сказал:
— Подожди, Флора. Я быстро.
Я был раздражен, но пока еще не беспокоился. Не успел Рог отойти, как я уже сообразил, как отличить виновного от остальных.
Это очень легко. Следовало бы позвать Рога обратно и сказать ему, но нет закона против того, чтобы самому получать яйца в пиво и кислород в воздух. У меня это займет пять минут, и я отправлюсь к Флоре. Ну, чуть задержусь, зато с повышением по службе, с увеличенным жалованьем и слюнявыми поцелуями от Службы в каждую щеку.
Видите ли, дело вот в чем. Крупные промышленники путешествуют в космосе не часто, обычно используют трансвидео. Отправляясь на какие-нибудь сверхвысокие межзвездные конференции, как, вероятно, эти трое, они принимают спейсолин. Во-первых, у них нет достаточного опыта космических полетов, чтобы обойтись без него. А во-вторых, спейсолин очень дорог, а промышленники предпочитают пользоваться дорогими средствами. Я знаю их психологию.
Так что двое будут под действием спейсолина. А вот тот, что с контрабандой, не рискнет — даже рискуя космической болезнью. Под влиянием спейсолина он все выболтает. Он должен сохранить контроль над собой.
Все очень просто.
«Антаресский гигант» пришел вовремя. Первым ввели Липски. У него толстые красные губы, круглые щеки и начинающие седеть волосы. Он взглянул на меня и сел. Ничего. Он под воздействием спейсолина.
Я сказал:
— Добрый вечер, сэр.
Он сонным голосом ответил:
— Сер-пантиновая Панама согреет сердце на чашку кофе.
Так действует спейсолин. Мозг этого человека отпущен на свободу. Последний слог вызывает свободные ассоциации.
Следующим вошел Андиамо Ферруччи. Черные усы, длинные и навощенные, смуглая кожа, лицо в оспинах. Он сел.
Я спросил:
— Хорошо добрались?
Он ответил:
— Лис легче фантастических штук жук и стаи птиц.
Липски подхватил:
— Птиц львиц книг за миг для всех.
Я улыбнулся. Остается Харпонастер. Я сжал в одной руке игольчатый пистолет, в другой — магнитные наручники.
И тут вошел Харпонастер. Худой, с обтянутой кожей, и хоть и почти лысый, но значительно моложе, чем выглядит на своем трехмерном снимке. И накачан спейсолином по жабры.
Я сказал:
— Черт возьми
Харпонастер:
— Ми, соль, фа, а вы сказали, в последние дали.
Ферруччи:
— Дали сняли спорная территория шла домой дорогой.
Липски:
— Дорогой, под дугой, горд, лорд.
Я переводил взгляд с одного на другого, а они все более короткими периодами продолжали нести чепуху, пока не смолкли.
Мне было, конечно, ясно: один из них играет. Он все продумал заранее и понял, что если не примет спейсолин, то окажется под подозрением. Может, он подкупил врача, вводившего раствор, или избежал этого каким-то другим способом.
Один из них играет. Это не так трудно. В субэфире регулярно идут комедии о спейсолине. Поразительно, как свободно при этом можно обращаться с кодексом морали.
Я смотрел на них и услышал, как внутренний голос спрашивает:
