– Ибрагимбыков! Рейдер! «Ипокренино» – детище Горького – в опасности! – с телеграфным трагизмом отбил Жарынин, обойдясь на этот раз без «большой беды» и «гавани талантов». – Незаконная скупка акций!
– Разберемся! – перебил, посуровев, Скурятин. – Дадакин, есть у нас что-нибудь на этого Ибрагимбыкова?
– Найдем! – Помощник что-то записал в голубую книжицу.
– Ишь ты, Ибрагимбыков! – побагровел сановный певец.
– Ибрагимбыков, – подтвердили Мохнач и Жарынин, а Кокотов, согласно инструкции, кивнул.
– Нерусский, что ли?
Ответом ему было политкорректное молчание, означавшее примерно следующее: «А разве ж настоящий, коренной русский человек способен выгнать заслуженных стариков на улицу? Нет, на такое способна лишь какая-нибудь инородческая сволочь!»
– А не он ли на днях у Имоверова выступал? – уточнил Дадакин.
– Он! – побагровев, подтвердил режиссер. – Но это чистая ложь! Эфир куплен! Готовилась совсем другая передача!
– У Имоверова, говоришь? – усмехнулся Скурятин. – Да ведь он же пидор, твой Имоверов!
Ответом ему было еще более политкорректное молчание, означавшее примерно следующее: «Да разве ж настоящий человек с нормальной сексуальной ориентацией способен на такую подлость? Не-ет, на такое способны только гадкие пидоры и прочие извращенцы!»
– Ты вот что, Дадакин, – приказал начфукс, – изучи вопрос и доложи мне эдак… – Он полистал настольный календарь, – в следующую среду!
– Никак нельзя в следующую среду! – взмолился Жарынин.
– Почему?
– Опоздаем. Скоро суд!
– Суд? М-да… Ты вот что, Дадакин, займись этим сегодня же!
– Есть! – по-военному ответил помощник, выпятив птичью грудь.
– Ну и складно! – подытожил Скурятин, хлопнув ладонью по столу. – Не переживайте, построим мы ваших чурок и гомосеков! Не дадим в обиду заслуженную старость!
– Спасибо, Эдуард Степанович! – сказал, вставая, Вова из Коврова. – Ты настоящий русский мужик!
– Спасибо! – поднялся со стула и игровод. – За ветеранов спасибо!
Андрей Львович понял: если он сейчас не одолеет в себе эту леденящую метафизическую робость, которая всегда овладевала им в начальственных кабинетах, то навсегда погибнет в глазах Натальи Павловны.
– Эдуард Степанович, есть еще один вопросик!
– Еще? – начал скучнеть начфукс, но, видимо, вспомнив, что именно Кокотов завел речь о диске, смягчился: – Что еще за вопросик?
– Маленький! Понимаете, моя родственница… сестра… разводится… А муж… бывший… незаконные махинации с общей недвижимостью… Она бедствует, подала заявление в Краснопролетарскую межрайонную прокуратуру. А там, понимаете, как-то странно не хотят возбуждать дело!
– Знаем мы эти странности! – Скурятин нажал кнопку. – Том, соедини-ка меня с Осламчеевым, – дожидаясь отзыва, он глянул на почтительно стоявших просителей и нахмурился. – Вот ведь мужик пошел! Ну бросил бабу, все бывает, кинь ей на жизнь, не жадись! Хуже педерастов, ей-богу! – тут на пульте замигала красная лампочка. – Это кто? Дармидян? А где Осламчеев? Ясно. Ты, вот что, Гамлет Отеллович, разберись-ка с Краснопролетарской прокуратурой! У них там лежит заявление… Как фамилия?
– Обоярова… Нет, Лапузина… – залепетал, путаясь, писодей.
– Так Лапузина или Обоярова? – начал серчать начфукс.
– Лапузина, Лапузина…
– Значит, заявление Лупузиной. Махинации с имуществом во время бракоразводного процесса. Сегодня же разберись! Пусть откроют дело. Работай!
– Спасибо! – еле вымолвил Кокотов и поймал на себе недоуменно-уважительный взгляд савтора.
– Идите! – махнул рукой Скурятин.
– А как насчет Аркаима? – спросил, пятясь к двери, хороший человек.
– Что там у тебя еще за Аркаим?
– Северная Помпея! Двадцать тысяч лет. Вот если бы вам на развалинах с «Уральскими самоцветами» спеть?
– С «самоцветами»? Что там у нас с «Уралмашем»?
– Задержка зарплаты, – с готовностью ответил помощник.
– Неплохая мысль! Ты, Володь, останься! И ты, Дадакин, тоже!
22. Слезы императрицы
Соавторы вышли из кабинета и расправили плечи. Жарынин хотел даже сказать что-то ехидное о поющем начфуксе, но, заметив осуждающий взгляд Кокотова, промолчал, виновато поморщив лысину.
В приемной, раскинувшись в бархатном кресле, дожидался своей очереди мелкий блондинистый гражданин с личиком продвинутого примата. Коротая время, он показывал снимки, сделанные мобильным телефоном, секретарше, усевшейся всем своим искусственным богатством на изогнутый ампирный подлокотник.
– А вот здесь я носорога завалил! – хвастал блондинистый.
– Бедненький! – Тамара Николаевна щедро склонялась к цветному экранчику, чтобы лучше рассмотреть картинку. – А он вкусный?
– Не знаю, не ел, – отвечал вип-стрелок, осторожно опуская глаза в неисследованные глубины ее декольте. – Но если поделить живой вес на стоимость лицензии, то килограмм выходит дороже черной икры.
– Значит, вкусный!
– Скоро на жирафа пойду! Не хотите со мной?
– Хочу, но меня Эдуард Степанович не отпустит… – грустно призналась неувядаемая девушка.
Присмотревшись, Кокотов узнал в зверобое известного бизнесмена Гнусарова, которому в начале девяностых, как пострадавшему от советской власти (сидел за спекуляцию ароматизированными презервативами), отписали дальневосточный завод, выпускавший торпеды. До своего далекого частного предприятия за все эти годы он так ни разу и не доехал, околачиваясь в основном в Москве, выбивая бюджетную поддержку и льготные кредиты на «оборонку». В противном случае Гнусаров угрожал продать завод японцам. Добившись очередного финансового вливания, торпедозаводчик обыкновенно улетал на сафари, а когда возвращался в первопрестольную с трофеями, снова начинал клянчить деньги. Тем временем штаб Дальневосточного флота жаловался: торпеды давно кончились, и обнаглевшие японцы в открытую требуют возврата Курил! Об этом и многом другом, включая коллекционную страсть Гнусарова к женщинам знойных рас, писодей узнал недавно из телепередачи «Большие люди» с Таней Козинаки.
Увидев соавторов, секретарша неохотно оторвалась от торпедозаводчика, произвела обмен часов и спросила:
– Вам что-нибудь еще?
– Мы ждем Мохнача, – объяснил Жарынин.
– А, Вова тоже здесь? – вскинулся на знакомое имя Гнусаров. – Как они вчера сыграли?
– Нормально. 9:1.
– Сам сколько забил?
– Шесть, – ответил режиссер таким тоном, словно не меньше половины мячей влетели в ворота с его подачи.
– Ну и ладненько! – улыбнулся зверобой, скользнул глазами по соавторам и, не найдя в них ничего
