Звонок повторился — в нем дребезжали ярость и бессильная обида.
«Ну, я-то не засрак! Я-то ей все сегодня скажу!» — сам себе пообещал Михаил Дмитриевичи пошел открывать.
На пороге стоял Фетюгин, похудевший, даже полысевший от переживаний. Благородно кивнув и не подав хозяину руки, он прошел на негнущихся ногах в квартиру, молча шлепнул на стол кейс, отщелкнул крышку, достал черный полиэтиленовый пакет и вытряхнул тринадцать десятитысячных пачек в банковской упаковке.
— Вот! — вымолвил Фетюгин, при этом лицо его обрело совершенно эшафотное выражение.
— А еще десять кусков? — строго спросил Михаил Дмитриевич.
— На следующей неделе. Аренда подойдет…
— Напоминальщиков присылать больше не надо?
— Не надо, — с плаксивой твердостью ответил должник. — Зачем ты так?!
— Как?
— Не по-людски!
— А полгода от меня прятаться — по-людски?
— А если я попал? Что тогда?
— Ты попал — твои проблемы. Я тебя предупреждал: дом подозрительный. Но ты же умней всех! А почему я должен из-за тебя попадать? Ты брал у меня на полгода. Сегодня какое число? Какое, я тебя спрашиваю?
— Одиннадцатое…
— Правильно. Месяц какой?
— Сентябрь.
— Вот именно!
— Все равно не по-людски, — тихо произнес Фитюгин. — Квартиру… новую… только ремонт сделал… даром отдал… — Он махнул рукой, всхлипнул и, пошатываясь, пошел вон.
— Прятаться не надо! — вдогонку крикнул Свирельников и ощутил совестливое неудовольствие собой.
Фетюгин занял у него под проценты приличную сумму, а когда пришло время возвращать, начал динамить самым наглым образом: прятался, ложился в больницу, уезжал за границу, отключал телефоны… Конечно, не из вредности: по случаю купив на Каланчевке выселенный дом, он хотел переоборудовать его в склад-магазин, а зданьице оказалось с обременением. Ни туда, ни сюда… Тяжелый случай. Каждый может так попасть. Если бы Фетюгин пришел и честно повалялся в ногах, Михаил Дмитриевич, может быть, и потерпел бы — процент-то идет. Но игра в прятки возмутила его до глубины души, и он попросил Алипанова поторопить мерзавца. Поторопили его вполне убедительно: отловили возле квартиры, которую тот втихаря снимал в Печатниках, дали подержать «магнум», а потом объяснили, что ствол рабочий. Если в течение недели долг не будет возвращен, запросто можно, не сделав ни единого выстрела, стать знаменитым киллером, за которым давно охотится весь МУР.
Вот деньги сразу и нашлись.
Но Фетюгина, хнычущего, разорившегося, ничтожного, все равно было жалко. Нечто похожее чувствуешь, например, к уличному калеке, ведь и ты в любой момент можешь стать таким! Зацепить спьяну от проститутки какой-нибудь жуткий вирус… Или попасть под машину — и сделаться недвижным, беспомощным, гадящим под себя бревном. Или, пока эта старая театральная зараза кормит своих кошек, получить в подъезде по голове — и превратиться в хихикающего идиота, вроде Гладышева. А ведь какой был звездный мальчик: МГИМО, три языка, ушу, теннис, пенис, жена — бывшая «Мисс Удмуртия»! На всех гламурных обложках:
Виталий Гладышев — секс-символ российского среднего бизнеса.
Империя закусочных «Русский чайник» Виталия Гладышева.
Торжественное открытие первого «Русского чайника» в Лондоне
Ну и что? Ничего. Ладно бы еще за дело, а то просто перепутали в подземном гараже с каким-то кидалой, съездили по голове бейсбольной битой — и вот вам пожалуйста: перелом основания черепа, паралич, потеря памяти и слюнявое недоумение на всю оставшуюся жизнь. Чайниковую империю, ясное дело, тут же растащили друзья-соратники. Обобрали до нитки. Ничего у Гладышева не осталось — одна «Мисс Удмуртия». Декабристка: возит мужа в коляске, кормит с ложечки и сопли утирает. А вот интересно: если бы, не дай господи, с ним такое случилось — Тонька возила бы в коляске? Наверное, все-таки возила бы! А Светка — нет, Светка до ближайшей помойки…
«Может, это Фетюгин нанял бритого в „жигуленке“? Чтобы не отдавать…» — невпопад подумал Свирельников и даже вспотел от этой простой мысли.
Но тогда почему вернул деньги? Или, как Гладышева, с кем-то перепутали? Нет, без специалиста не разберешься! Михаил Дмитриевич набрал номер.
— Алло! — после первого же гудка отозвался Алипанов. Впрочем, он говорил не «алло», а какое-то насмешливое «аллю».
И даже не «аллю», а скорее «аллеу!».
Голос у него был низкий, неторопливый, с южным оттенком и мягким «г». С «г-фрикативным», как сказала бы Тонька.
— Это я. Все в порядке! — доложил Свирельников. — Отдал. За ним еще десятка осталась. Обещал на следующей неделе.
— Ну вот, а ты боялся!
— Готов соответствовать.
— Давай завтра. В обед.
— А если сегодня? Есть проблемы.
— Что такое?
— Сам не пойму…
— С Фетюгиным?
— Нет, со мной.
— Серьезные проблемы-то?
— Если мне с похмелья не мерещится, то — серьезные.
— Та-ак, — задумался Алипанов. — В десять где будешь?
— В поликлинике.
— Заболел?
— Профилактика.
— Все болезни от профилактики. Где поликлиника?
— Большой Златоустинский переулок.
— Что-то знакомое…
— Это как от Маросейки идти к Мясницкой. Слева по ходу будет арка…
— Погоди! Златоустинский… Как он раньше-то назывался?
— Большой Комсомольский.
— Так бы сразу и сказал: иду по Большому Комсомольскому от Богдана Хмельницкого к улице Кирова… Слева арка. Дальше?
— Проходишь через арку и видишь дом с колоннами. Это поликлиника. Я тебя у клумбы, на лавочке буду ждать.
— Договорились. А что, Фетюгин здорово вибрировал?
— Здорово.
— Это хорошо!
8
