тонкие губы, рассказал о том, как в клозете редакции «Вашингтон пост», куда их привели на экскурсию, он, Бусыгин, лично попользовался туалетной бумагой с изображением улыбающегося вице-президента и даже оторвал на память несколько метров, чтобы в Москве показывать недоверчивым друзьям; он пообещал на следующее бюро захватить кусочек и продемонстрировать всем.
Воспользовавшись тем, что члены президиума, забыв про чай, стали шумно обсуждать этот своеобразный факт заокеанской демократии, решительно не находя ему достойного применения в советской действительности, Чистяков бочком двинулся к служебному входу и, уже притворяя за собой дверь, перехватил удивленный взгляд БМП, как бы говоривший: «А тебе, значит, неинтересно? Ну-ну…»
Надя стояла на том же месте.
— А как тебе конференция? — зачем-то спросил Валерий Павлович, подходя к ней.
— Ты же знаешь, как я отношусь ко всему этому…
— Знаю… Зачем же тогда пришла?
— Я пришла к тебе.
— А иначе бы не пришла?
— Пришла бы… На школу прислали разнарядку: два учителя старших классов и один начальных.
— Какую разнарядку? — оторопел Чистяков, лично проводивший организационное совещание, где три раза повторил: «Никакой обязаловки! Это требование товарища Бусыгина!» — Какую такую разнарядку?!
— Обыкновенную, — усмехнулась Надя. — По-другому не умеете.
— Научимся!
— Не научитесь! — с былой, насмешливой непримиримостью отозвалась она, потом словно спохватилась и уже другим, жалобным голосом спросила: — Валера, ты нам поможешь? Ты должен…
— Должен! — перебил он. — Я всегда всем что-то должен!
— Ты сам выбрал себе такую жизнь, — тихо сказала Надя.
— А ты какую выбрала?
— А я вот такую… Валера…
— Подожди! — снова оборвал ее Чистяков. — У меня иногда такое ощущение, что я кручусь в огромном хороводе. Если хочешь что-нибудь сделать, нужно сначала высвободить руки, но тогда ты сразу выпадаешь из круга и твое место тут же занимает другой…
— Я тебя об этом когда-то предупреждала.
— А почему ты только предупреждала? — так громко, что на них оглянулись, спросил Валерий Павлович. — Ты могла же делать со мной все…
— Нет, не все…
— А я говорю: все! Ты просто не хотела!
— Валера, в той жизни, какую ты выбрал, тебе нужна была другая женщина, — спокойно ответила Надя.
— Откуда ты могла знать, какая мне была нужна женщина?! — почти крикнул Чистяков. Он настырно возвращался к одной и той же теме, чувствовал, что Наде это неприятно, но она терпит и будет терпеть, так как в его руках жизнь ее ребенка…
— Валера, ты нам поможешь?.. — опустив глаза, повторила она.
— Не знаю, — ответил он и ощутил ужаснувшее его удовольствие от того, что может по отношению к Наде быть таким же несправедливым, как и она по отношению к нему самому. — Нет, не помогу. В Нефроцентре новый директор, работает комиссия, госпитализируют по центральному списку. Будь это даже мой ребенок, я ничего не смог бы сделать…
— Валера, это твой ребенок, — сказала Надя.
Тут раздались мелодичные удары гонга, и следом — приятный мужской голос, похожий на тот, что в метро предупреждает о закрывающихся дверях. Это было одно из нововведений директора ДК «Знамя», он решительно в связи с перестройкой поменял старый, дребезжащий звонок на мелодичное «бом-бом-бом» и проникновенные призывы диктора: «Уважаемые товарищи, перерыв окончен. Просим не опаздывать в зал! Уважаемые товарищи…»
Надя молча достала из сумочки цветной снимок с надписью в узорной рамочке: «1-е сентября 1984 г.». На фотографии был изображен маленький Валера Чистяков, но не с козлиным чубчиком по моде 60-х годов, а с полноценной современной шевелюрой, к тому же на нем был надет не тот давешний мешковатый школьный костюм цвета использованной промокашки, а нынешний, темно-синий, приталенный, с блестящими пуговицами; наконец, в руках этот мальчик-двойник держал не здоровенный нескладный портфель из коричневого псевдокрокодила, а маленький разноцветный ранец с картинкой из «Ну, погоди!».
В фойе несколько раз зажгли и погасили свет, но очередь возле прозрачной буфетной витрины продолжала стоять даже после того, как толстая продавщица с каким-то общепитовским кокошником на голове вышла из-за прилавка и, костеря настырного покупателя, принялась шумно собирать со столиков пустые бутылки и грязную посуду. Мимо просеменил полузнакомый комсомольский инструктор, назначенный дежурить в холле, и удивленно поглядел на районного партийного полубога, болтающего с земной женщиной в то время, когда районный партийный бог вот-вот начнет отвечать на вопросы актива…
— После конференции никуда не уходи! — приказал Чистяков и нехотя отдал Наде фотографию. — Никуда не уходи, поняла?!
Когда Валерий Павлович вышел из-за кулис и, виновато улыбаясь, сел на свое место, Бусыгин уже взошел на трибуну и, как пасьянс, разложил перед собой многочисленные записки. Мушковец посмотрел на Чистякова с безмолвным упреком.
— Не волнуйтесь, товарищи! — задорно сказал БМП. — Пока не отвечу на вес ваши вопросы, не уйду!
— А если до ночи будем спрашивать? — кто-то весело крикнул из зала.
— Нам, функционерам, по ночам работать — дело привычное! — ответил Бусыгин.
Слово «функционер» очень понравилось активу, и зал одобрительно зашумел.
— Я тут рассортировал ваши записки, — продолжал БМП. — Встречаются две крайности. Одних интересуют глобальные вопросы, например, возможна ли перестройка при однопартийной системе? Других беспокоят чисто бытовые проблемы, например, будет ли в магазинах мясо? Так с чего начнем с многопартийности или с мяса?
— С мяса! — крикнули из зала.
— Проголодались, видно! — усмехнулся Бусыгин, и актив взорвался хохотом и аплодисментами. Инструктор Голованов встал, подошел к полированному ящичку и высыпал целую пригоршню новых записок. Аллочка, скучавшая возле столика стенографисток, встрепенулась и с плавностью в движениях, сводящей с ума мужиков, двинулась на сцену. Телевизионщики врубили свои «юпитеры» на полную мощь, и зал сразу превратился в переговаривающуюся, смеющуюся, хлопающую темень…
— Ты где ходишь, барбос? — сердито прошептал Мушковец, как только Чистяков сел рядом.
— Это мой ребенок! — ответил Валерий Павлович.
— Какой ребенок?
— С больными почками…
— Я так и знал! А больше тебе эта аферистка ничего не напела? Внуков с простатитом у тебя случайно нет?
— Это мой ребенок, — твердо повторил Чистяков.
— Точно? — погрустнел дядя Базиль.
— Точно.
— Ну, ты и кошкодав! Лялька ничего не знает?
— Нет. Это было до свадьбы… — ответил Валерий Павлович и добавил: — Я завтра пойду к Бусыгину.
— Обязательно! — зло подхватил Мушковец. — Иди и скажи: у меня вчера неожиданно появился ребенок с больными почками и другой фамилией. Нужно положить в Нефроцентр…
— Не юродствуй!
— Это ты не юродствуй! Он же только ждет повода. Кому ты будешь нужен, когда тебе голову
