— Не понял, — похолодел Валерий Павлович.
— Поехали — объясню…
— Хорошо, — решился Чистяков. — Машина у служебного?
— Да.
— Хорошо… Я сейчас.
Он торопливо пошел, почти побежал в фойе. Свет там был уже погашен, стулья поставлены на столы ножками вверх. Только в подсобке мерцал огонек, и было видно, как толстая буфетчица, слюня пальцы, пересчитывает выручку. Надя стояла на том же месте, где еще совсем недавно имелся стенд «Досуг в районе», разобранный и унесенный сотрудниками отдела пропаганды.
— Прости меня за настырность… — увидев Валерия Павловича, начала Надя.
— Ну, о чем ты говоришь! Просто у меня сейчас трудное время…
— Да, я слышала…
— Слышала?! — дрогнул Чистяков и понял: если вопрос о снятии секретаря райкома дошел уже и до школьных учителей, дела его действительно ни к черту…
— Я слышала, как тебя Бусыгин критиковал, — объяснила она.
— А-а… Тебе нравится Бусыгин? — спросил Валерий Павлович.
— Нет. Он упивается властью. Это плохо кончится…
— Для кого?
— Для всех. Людьми может управлять только тот, кому власть в тягость.
В фойе ввалилась ватага дружинников. Из-за нехватки мест народ стихийно перетащил стулья из буфета в зал, и вот теперь их возвращали на место. Завхоз показывал, куда ставить, и громко ругал самовольство активистов, однако, заметив Чистякова, замолк и принялся сосредоточенно пересчитывать стулья, за которые нес материальную ответственность.
— Надя, — тихо проговорил Чистяков. — Не волнуйся. Я все устрою… — Он замялся, соображая, стоит ли говорить, какой ценой достанется ему это несчастное койко-место в Нефроцентре, но, подумав, решил не говорить.
— Спасибо, Валера…
— Я тебе позвоню на следующей неделе. Раньше не получится.
— У нас нет телефона, — забеспокоилась Надя.
— Тогда позвони мне ты. В среду. Ладно?
— Спасибо, Валера!
— Выше голову, товарищ! Скоро восстанет пролетариат Германии!
— Ты знаешь, — вдруг какой-то жалобно-радостной скороговоркой начала Надя, — Дима роскошно играет в шахматы. У него второй мужской! Представляешь?
— Какой Дима? — не сообразил Чистяков.
— Дима… — пояснила она. — Мальчика зовут Дима!..
Когда, запыхавшись, Валерий Павлович выскочил на улицу и очутился возле черной «Волги» с представительным московским номером на бампере, Убивец, уже сидевший рядом с шофером, посмотрел на Валерия Павловича с той грустной сердечностью, которая в отношениях между людьми их уровня означала: а мог бы и не заставлять себя ждать! Когда они выруливали из внутреннего дворика ДК «Знамя», Иванушкин попросил водителя проехать через Новокузнецкую, чтобы подбросить домой секретаря райкома партии.
Улицы оказались совершенно пустынными, и просто не верилось, что всего три часа назад они были запружены плотным, неостановимым потоком словно бы прущих на нерест автомобилей. Мелькали мимо освещенные, но уже бесхозные в эту пору стеклянные милицейские будочки. Водитель включил приемник, отыскал среди эфирного воя и скрежета «Маяк» — передавали симфоническую музыку. Чистяков подумал, что, уйдя из райкома, станет жить нормальной человеческой жизнью, накупит ворох классических пластинок, будет каждый вечер их слушать, особенно Чайковского и Сен-Санса. Он никогда не понимал по- настоящему музыки, но догадывался, что она примиряет с жизнью. А БМП, конечно, отдаст Валере это койко-место для Димы, обменяет на заявление по собственному желанию. Как будто в партии бывает оно, собственное желание!..
— После отчета на бюро горкома Бусыгин тебя уберет, — спокойно, как что-то само собой разумеющееся, сообщил Убивец. — Наш не хотел тебя отдавать, но ты же понимаешь!..
— Понимаю…
— Куда пойдешь?
— Не знаю…
— Возвращайся в науку.
— Куда? Ты смеешься.
— Поможем. Допустим, проректором к нам, в педагогический. А?
— Спасибо за заботу.
— Долг платежом… — отозвался Убивец и осторожненько спросил: — Дошло до нас, БМП вместо отчета хочет по горкому долбануть?! От имени и по поручению ширнармасс…
— Он со мной не советуется.
— Вестимо. С нами тоже. Товарищ не понимает…
— Объясните.
— Пробовали. Не понимает.
— Странно, — пожал плечами Валерий Павлович, — он как будто с вашим вместе учился?..
— Мы с тобой тоже вместе учились, — улыбнулся Иванушкин. — А почему бы тебе не выступить на бюро? Расскажешь, как он в районе кадры гноит…
— Сами вы, конечно, не знаете?
— Знаем. Но объективная информация с места — совсем другое дело. От тебя нужна лишь принципиальная оценка.
— Пугнуть его хотите?
— Немножко. Для профилактики.
— У тебя есть выход на Нефроцентр?
— Нет. На твой район вообще никаких выходов нет. Только через БМП…
В это время музыка закончилась и начались последние известия, сводившиеся в основном к тому, где и сколько посеяли, выплавили, пошили, сковали, собрали, изобрели, скосили… Куда только все девается? Потом директор какого-то завода стал с классовым остервенением ругать смежников. В заключение посетительница кооперативного кафе восторженно рассказывала, что впервые в жизни обедала за столом, застеленным чистой скатертью!
— Выступишь? — снова спросил Иванушкин.
— Я подумаю…
— Подумай. Елисееву, между прочим, скоро на покой. Через полгодика новый ректор понадобится…
Чистяков дурашливо отдал честь отъезжающей черной «Волге» и вошел в подъезд своего дома. Стеклянная стена служебной комнатки была наглухо задернута розовой занавеской — консьержка опять болела. Лифт стоял с разверстыми дверями и словно специально поджидал Валерия Павловича. Кнопки пульта оказались оплавленными и закопченными, а на полированной текстуре гвоздем нацарапали: «Номенклатура е…» Второе слово, отпричастное прилагательное, было написано вполне грамотно, а вот в первом имелось две орфографических ошибки. Раньше ничего подобного в их респектабельном доме не случалось!
Лялька оставила записку: ночует сегодня у родителей, так как «вагонку» нашли в соседнем садово- огородном товариществе, и тестю на радостях снова стало плохо. Далее она сообщала, что в холодильнике жареная печенка, в шкафу спагетти и что «Лялюшонок» целует Чистякова в ушко… На столе, рядом с запиской, лежали две новенькие книжки «Спортивные игры в семье» и «Диатез у детей». Жена в последнее время одержимо скупала все издания, рассказывающие о секретах воспитания здорового потомства.
Валерий Павлович достал из холодильника початую бутылку водки и поначалу просто хотел выпить рюмочку, закусив тминной черной корочкой, но вдруг ощутил в желудке совершенно жуткий, клокочущий голод. Трясущимися руками он поставил на огонь печенку и воду для спагетти. Потом все-таки не выдержал,
