Ужасная, бездумная мечта глупой молодости, который год таскающая меня сюда, привела наконец в этот город на Сунже. В Грозный, который я теперь хочу забыть.
Мы садимся в машины и, сопровождаемые омоновцами, едем в отдел. Странная загадка этого сопровождения открывается на Минутке. Первая машина встает посередине площади. Это заслон.
Усталость, голод и ноющая обида держат нас за горло. Там, совсем рядом, какой-то километр отсюда, ненавидимый в иные часы, но такой близкий и любимый сейчас, остывает пыльный гранит отдела. Здесь, среди сухого поля Минутки, лежит дергающееся тело автомобильного потока.
Я с Плюсом останавливаю сразу две машины, не торопясь проверяю документы, мельком заглядываю в багажники. Мимо Тамерлана, виляя в сторону, проходит синяя «девятка», тот не успевает махнуть рукой и кричит нам, чтобы мы ее остановили. Но и я, и Плюс отворачиваемся и делаем вид, что не слышим. К черту эту «девятку»! Кому надо, тот и остановит. На самом краю Минутки омоновец с кривым оскалом разбитых зубов кладет перед самым носом машины очередь. Пучок искр взлетает и гаснет над асфальтом. Машина останавливается. Два кадыровца машут перед омоновцами красными корочками.
— Свои. Опаздываем.
Ночь застает нас на площади. Вся жизнь города, такая вялая и затасканная днем, оживает именно сейчас. Где-то со стороны гор вздохнула артиллерия. Из глубин самого Грозного посыпалось мелкое эхо перестрелки. Чеченский ОМОН устраивает беспрерывный фейерверк. За Романовским мостом шипят осветительные ракеты с блокпостов. Громадные тени красного, зеленого, желтого цвета корчатся и прыгают на изрубленных монолитах Минутки, будто смеются беззубой пастью в пенном облаке ночи.
Только в полночь я перетаскиваю ноги через порог своей комнаты. Около часа уходит на то, чтобы отсидеться в туалете, набить консервами живот, отскрести под ведром воды дневную грязь, перестирать затасканное тряпье одежды. Все…
7 июля 2004 года. Среда
В 06.00 Капитан-Кипеж бьет тревогу: «Пятиминутное построение всего отдела!»
Давно привыкшие к тому, что за пятиминутным построением стоит получасовое или часовое ожидание объявления цели этого построения, мы лениво поднимаемся с кроватей, хлюпаемся в умывальнике, чешем в бритых своих затылках и, угодив ложкой в прокисшее месиво каши, вскрываем консервы.
Последние секунды перед выходом на плац: еще босой Сквозняк трясет свои ботинки, ищет сносившиеся до дыр стельки; Опер надевает разгрузку и подтягивает валящиеся вниз штаны; Ара замер и, вероятно, молится сейчас всем богам о своей судьбе; я, обутый, одетый и навьюченный, съедаю вторую банку консервов.
На построении Рэгс отсекает от строя уголовный розыск, следствие и дознание. Остается служба МОБ. Окрыленные такой удачей, скоро и впопыхах (как бы не передумали!) баловни судьбы расходятся.
До наступления 07.00 часов мы въезжаем на базу чеченского ОМОНа. Тихое, светлое утро крадется там по пустому, лишенному людей двору. Сердитый и заспанный боец на КПП пожимает плечами и недоумевает:
— Что за спешка-то такая, зачищать? Наши только к восьми собираются…
Зачистка. Незнакомые улицы соседнего района. Как две капли воды похожие на любые другие.
Лишенные командования и предоставленные сами себе, мы нехотя высматриваем заселенные дворы, небрежно и на скорую руку проверяем паспорта, охотно и резво лезем в чащу затянутых зеленью руин. Красно-желтые шары абрикосов падают в широкие наши ладони, лопаются на шершавых языках, теснятся во вздутых, упругих животах. Переспелые и загнившие плоды мы весело бросаем друг в друга, размазываем их по стенам, топчем от безделья каблуками.
Сейчас, среди этой скоротечной, неряшливой и глупой, объединившей русских и чеченцев, радости к жизни и этому солнечному утру, от нас уходит война. Изловчившись, Хрон автоматным прикладом отбивает летящий в него абрикос. Сочные гнилые брызги блестят на солнце и ложатся на травы.
За забором, за тонкой границей этого веселья, застыв в напряженном ожидании, нас ждет война.
Потерявшись и запутавшись, махнув на зачистку и надоев самим себе, я, Хрон, Заяц и Чудовище плетемся в обжитую часть города в какое-то кафе. Набрав по тарелке пельменей, макая их в сметану и кетчуп, мы разваливаемся на мягких, обшитых цветным тряпьем стульях. Чудовище, лоботряс и неисправимый хулиган заказывает музыку погромче и завтракающие за соседним столиком молчаливые чеченцы мрачно косятся на чужое счастье до самого нашего ухода.
Не торопясь никого обрадовать своим появлением на зачистке, мы еще долго таскаемся по галереям уличных магазинов. Магазины эти влеплены и всунуты в расползающиеся комнаты первых этажей, яркая пестрота их красок соседствует с продырявленными стенами, заваленной крышей, кучами неубранного хлама. Здесь продается все. Компьютерная, видео-, бытовая техника, которой я еще не видел в России, заполняет полки невзрачных, ломящихся от изобилия товаров витрин.
Тамерлан, старший нашей группы, закрыв глаза, сидит на поваленном стволе черного дерева. Рядом полусидят, полулежат русские и чеченцы. Увидев нас и давно зная, какой непутевый и ужасный барахольщик Хрон, Тамерлан спрашивает:
— Ну, хвастайся, что купил?
Хрон достает из пакета синюю коробочку цифрового фотоаппарата, невероятно маленького, умещающегося в ладони. Чеченцы, народ впечатлительный и любознательный, ощупывают аппарат, цокают языками и скромно завидуют улыбающемуся глупой улыбкой Хрону.
В обед все возвращаются в отдел. В 15.00 новый сбор на новую зачистку.
Та же база чеченского ОМОНа. Тот же заспанный и сердитый боец на КПП:
— А, опять вы… Что за спешка-то такая, зачищать? Наши только к шести собираются…
Чудовище, прибывший в ОМОН на собственной «семерке», берет меня и Сквозняка на переговорный пункт и в кафе. Как-никак, а два автомата не лишние. До самой зачистки мы катаемся по городу, разговариваем по телефону с Россией, протираем в кафе штаны, хлещем из полуторалитровок огромные порции минералки, а затем мочимся прямо за углами центральных улиц. Оживленность и многолюдность этих улиц пропадает здесь с первым же шагом влево или вправо, где за стеной такой многоэтажки начинается другой, обескровленный и запустевший мир убитого города, его зловонные руины гигантских туалетов и чахоточная пыль сыплющихся древностей.
Мы чистим высохшие улицы Ленинского района. ОМОН, не переставая, рубит автоматными очередями вечерний жар и ломится в запертые двери.
Идущие впереди втягиваются на крупный, кипящий бойкой торговлей рынок. Розовые и голубые, обтянутые целлофаном деревянные лотки и киоски лопаются от восточного изобилия. У первых попавшихся, у покупателей и продавцов, мы спрашиваем паспорта. Недовольные нашим появлением, люди хмуро расползаются в стороны, уходят с рынка. Омоновцы грубо выволакивают кого-то на открытое место, мнут ему руки и, сунув голову под мышку, тащат в машину.
Плюс что-то по-чеченски объясняет Пророку. У обоих включены радиостанции. Наша дежурка запрашивает Тамерлана:
— Комбат Седьмому! Комбат Седьмому! Двух участковых и одного пэдээнщика (ИДН, ПДН, ОДН — отделение, инспекция по делам несовершеннолетних. Кто как хочет, так и называет, правильное название ОДН) в комендатуру на патруль. Как принял?
Хриплый голос Тамерлана:
— Принял.
На патруль в комендатуру — это означает до утра. Тех людей, что с 06.00 не спят и мотаются по зачисткам.
Все, кто слышит эту команду, немедленно прячутся в бездонных трущобах рынка, сломя голову бросаются наутек, по дороге прихватывая с собой неосведомленных товарищей. Зазевавшиеся Заяц, Хрон и чеченец Амир с ОДН попадаются в лапы Тамерлана.
