На ПВД обоих ОМОНов почти никого нет. И красноярцы и курганцы уже несколько дней дежурят на Центральном избирательном участке, где комиссия ведет подсчет голосов. Командиры обоих ОМОНов расспрашивают меня о произошедшем в городе, а я повествую о скучном, неславном своем десятидневном сидении в лесу, рассказываю о подробностях вылазки боевиков 21-го числа и многое другое, случившееся за эти дни.
Командиры слушают молча. Они, отгороженные от всего мира своими перелатанными, издырявленными бетонными стенами, знают еще меньше, чем мы, если не сказать, что вообще ничего не знают. Оба лишь изредка задают короткие вопросы.
Скрываясь от жары, мы сохнем на «кукушке» блокпоста, где дует легкий ветерок.
Вечером в усиление приезжают два пэпээсника. Они, как и каждый из нас, не горят желанием охранять голые бетонные никому не нужные стены. Посовещавшись, мы отпускаем обоих домой и, оставшись втроем, баррикадируем двери блока. По уши закутавшись в тряпье, скрючившись на грязных матрацах, ворочаясь и потея, мы всю ночь отбиваемся от комаров.
С прохладой рассвета мы наконец засыпаем.
Утром возвращаются пэпээсники, которые, в ожидании приезда общей смены, спят, закрывшись в своих машинах перед блоком. Но уже в 09.00, никого не дождавшись, мы бросаем на произвол судьбы пост и едем в отдел.
В пустой комнате я варю гречневую кашу. Пыльная, нечищеная крупа отдает пенициллином. Весь день проходит в лежании на кровати. Ближе к вечеру иду в кафе, где один из контрактников, старший лейтенант милиции, отмечает свой день рождения — 21-й по счету. Заявившись без предупреждения, я хватаю именинника за локоть и вместо поздравления неприлично восхищаюсь его возрастом:
— Да чтоб я сдох, если и мне когда-то был 21 год!
Составленные вместе два стола ломятся от дорогой водки, множества деликатесов и фруктов. Забыв про виновника торжества и о смысле самих посиделок, мы говорим на больную тему последних дней — 21 августа.
— На избирательном участке ПУ-4 при первых же звуках стрельбы кинулись врассыпную все его защитники. Прыгали они прямо из окон. Старшим того участка был заместитель начальника Уголовного розыска контрактник Антилопа. До конца оставались мужчинами только Нахаленок и Рафинад, что собрались вдвоем оборонять ПУ. Однако Антилопа и находящиеся с ним чеченцы чуть ли не силой утащили с собой всех, кто не собирался бежать. Они долго прятались по кустам в темноте нежилых улиц, где еще больше натерпелись страха от идущей рядом стрельбы да неизвестности. От еще большего страха, что выгнал его с участка, Антилопа принял решение вернуться назад.
Нет сомнения, приди боевики, наш контрактник выбросил бы белый флаг.
— На избирательном участке по улице Ульянова трое местных, среди них Капитан-Кипеж, услышав стрельбу в городе, спасая свои шкуры, в страхе бежали с участка. Но по дороге попали под обстрел и, бросив изрешеченную пулями машину, вернулись туда, откуда так торопились скрыться. Бледные, трясущиеся, молящие только об одном, никому не говорить о своем позоре.
В перспективе еще один белый флаг.
— На всех избирательных участках, за редким исключением, были такие, кто в тот вечер позорно бежал, бросив оружие, и потом еще несколько дней после этого ходил в гражданке без автомата и удостоверения, с одним паспортом. Работники республиканского аппарата МВД, присланные на усиление наших участков, почти все были замечены в трусости и малодушии.
Это тебе не по отделам с проверками ездить да карманы у рядовых милиционеров выворачивать! Воевать — не воровать!
Были, конечно, такие трусы и из нашего отдела, не один и не два, а добрых два-три десятка. Среди них один русский — Антилопа. Остальные, тайные, трусы, кого я лично знаю из контрактников (два-три человека) просто не попали в Антилопину ситуацию и так и остались не разоблаченными.
Русские Бродяга, Хулиган и Майор с двумя на троих автоматами пришли пешком на улицу Ханкальская — Гудермесская, где еще не засохла кровь расстрелянных восемнадцати сотрудников.
Не из бравады или прилива храбрости пришли они первыми туда. Есть такое понятие, как честь и долг, которое многим здесь, к сожалению, неизвестно.
Отчитываясь перед руководством республики, Тайд сложил вину за произошедшее на своих участковых и уголовный розыск, которые, с его слов, преступно недоглядели. Первые — за своей территорией, вторые — за общей криминальной обстановкой.
Тем временем, пока мы, ровно грешники перед адом, судим-пересуживаем собственные неудачи и чужие огрехи (которые всегда виднее своих), совсем рядом невидимым режиссером ставится нешуточная драма.
В нескольких метрах от столиков кафе находится сауна, где моются в пьяном угаре два недобитых алкоголика, контрактники Вовочка и Удав. Моются они уже давно, то ли со вчерашнего вечера, то ли с сегодняшнего утра.
Кто-то из пьяного нашего собрания, вполне обоснованно беспокоясь за отсутствующих здесь товарищей, решает проверить, живы ли они. Я и другие, побоявшиеся схватить пулю от кого-нибудь из этих самых товарищей, молча наблюдаем за происходящим из-за столика. Миссия долго и безутешно долбится сапогами в дверь. Неясная тревога заползает в наши сердца. Наконец дверь сауны с большим шумом, резко и нараспашку открывается. Внутри, шатаясь на ногах, стоят в одних трусах, с автоматами наперевес Вовочка и Удав. Они готовятся дорого продать свои шкуры пытающимся воспользоваться их слабой беспомощностью боевикам. Эти алкаши спали на лавках последние несколько часов и, услышав удары в двери, вполне логично и разумно посчитали, что их уже заочно продали в рабство и теперь пытаются взять тепленькими. Как из их стволов не сорвалась ни одна очередь, так и остается неразгаданной загадкой.
Мы вежливо выводим обоих на улицу и под руки ведем до общаги. Заведующая предъявляет счет в четыре с половиной тысячи, на которые Вовочка и Удав выспались в сауне.
Не так давно, будучи в своем нормальном состоянии измененного сознания, Вовочка в собственной комнате застрелил из пистолета в дорогом японском телевизоре диктора, который своим бескостным языком злостно мешал ему спать.
За прошедшие на избирательном участке десять дней у меня было очень много времени думать…
Были бессонные ночи и пустые, наполненные отчаянием дни, мысли о смысле моего существования, о будущей дороге из этого проклятого города. Дороге, которая обязательно должна быть в то самое будущее, что, как зыбкий туман, все время разносится в клочья любым встречным ветром. Ветра потерь и измен носятся в моей опустевшей душе, ввергают меня в неостановимые смерчи завтрашних скитаний. Скитаний, в которых маячат близкие новые походы и непрерывные войны. Я, больной человек, уже собрался остаться здесь на второй и третий год, уже доказал себе их необходимость здесь. И все мои надежды на будущее — лишь черный, пропитанный человеческим прахом окоп могилы…
Я так вымотал душу за эти шесть лет суровых полевых дорог. Я так устал от всего и так жду своей смерти…
И вот теперь все это рухнуло всего за десять дней.
И вот теперь я пришел только к одному, к самому главному и важному за последние годы решению: ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ! Оставить сточившийся от сотни походов автомат, избавиться от лишений, сбросить усталость от прожитого и вернуться домой! Завязать навсегда с войной и завести семью, которая и будет смыслом моей жизни.
Домой! Навсегда! Никогда больше я не вернусь сюда. Слишком долго в своей недолгой жизни я ждал мира.
Сегодня перед строем нам огласили первый указ нового чеченского президента: запретить ношение кем-либо масок на лицах, в отношении последних будет применяться огонь на поражение. Только вот слишком горячится новоявленный президент, одним днем и одним указом носить их никому не запретишь. Да и здравый смысл мешает обойтись без этих самых масок; у чеченских сотрудников ведь, кроме работы, есть еще и семьи.
А еще сегодня закончилось лето. Лето, насыщенное южным солнцем и душными короткими ночами. Измученное лето непрекращающихся зачисток и рейдов, блокпостов и засад, патрулей и
