проникать.
Попав в число последних, я до самого обеда сплю или читаю похищенную на время в красноярском ОМОНе, но так туда и не возвращенную «Конармию» И. Бабеля.
Богатая фантазия затаскивает меня в яростные вихри Гражданской войны. Неподкупная точность описания человеческих чувств и реальность, в которой они кипят, перемалываются и гибнут, сходят со страниц потрепанной книги в окружающий меня мир, перескакивают одинаковым горем в хоровод сегодняшних дней.
После обеда втроем со Сквозняком и Вождем мы мучаемся бездельем в кабинете участковых, где заочно закапываем в глухую могилу Безобразного и рассказываем друг другу старые анекдоты:
«— У меня был героический дедушка! Днепрогэс строил, Беломорканал рыл, целину поднимал… Жаль, что на БАМ не успел…
— Помер?
— Да, нет. Срок кончился».
Закрывшийся от окружающего мира в тепле тесного кабинета, тянется праздник ленивой нашей души. За анекдотами, скукой, среди пыли казенных бумаг, мы проживаем безрадостный день. Как и предыдущие до него, он не приносит никаких результатов работы. Да и какие тут результаты? Мы не болеем ни за этот отдел, ни за какую работу вообще. Слишком по-скотски к нам относятся, слишком часто нас не считают здесь за людей. Плюют на судьбу своего отдела и сами чеченцы.
Сжав простор широких горизонтов, из-за низких облаков неба ползет скорый осенний вечер. На плацу скапливается и разваливается на части серый строй, чеченцы спешат домой на вечернюю молитву, русские варят ужин, гремят на заднем дворе тазами и ведрами, треплют за горло свою тоску. С обеда отключено электричество.
Мы валяемся на кроватях по своим кубрикам, жжем вместо свечей таблетки сухого спирта, курим и без устали ворошим события прошлых дней. Ара, захрапевший в самом разгаре разговора, бормочет что-то несвязное и дергает обутыми в ботинки ногами. В сторону спящего тычет толстые свои пальцы Сквозняк:
— Видать, концы скоро отдаст! Ишь, как мечется-то! Поди, снится-то не рокот космодрома, боевики окружили, в плен берут…
Мы с Опером тихонько посмеиваемся. Последний достает со стены автомат, вынимает магазин и, передергивая затвор, кричит на всю комнату:
— Аллах акбар!!! Нападение!
Ара, привычный уже к таким розыгрышам, но всегда втайне опасающийся, что это вовсе не розыгрыш, быстро и аккуратно приподнимается с постели, спускает вниз ноги, щупает под подушкой собственное оружие. Стремясь выглядеть беззаботным, он направляется на улицу. На спине предательски болтается автомат:
— Спать не дадите. Пойду до туалета прогуляюсь.
Чуть заметно дребезжит его голос. Сквозняк бросает вдогонку:
— Ссышься, когда страшно?
Ара огрызается:
— Ссусь.
Недолгое наше веселье снимает обычная будняя тревога; из МВД поступает команда «Крепость». На РОВД движется большая бандгруппа.
Почти десять минут, собираясь на отражение атаки, я на коленях ползаю в темноте по полу кубрика, вытаскивая спрятанный от Тайда по сумкам да щелям свой боекомплект.
Ох уж мне эти отцы-командиры, отбирающие солдатское вооружение!.. Ну неужели плохо, когда у бойца есть добрый запас патронов?..
Видать, плохо.
В 2001 году, когда я, сержант-контрактник, служил здесь в бригаде быстрого реагирования, наш комбат пообещал за каждую найденную у солдата гранату бросать того на трое суток в яму для пленных — зиндан. Тогда мы тайком за своими рваными палатками закапывали в землю гранаты и патроны. А потом перед каждым рейдом и зачисткой вынимали из отсыревших ям и долго чистили порыжевший от сырости боекомплект, с грузом которого шагали горными дорогами Чечни, охраняя того самого комбата, который налегке шел рядом с нами.
Я, совсем закопошившись в поисках патронов, последним вливаюсь в нестройные цепи обороняющихся, что по кругу обнимают периметр РОВДа. Растыканные вдоль всех стен отдела, мы в который раз ждем нападения боевиков. В кромешной темноте шелестят волны негромкого ропота:
— Все лето здесь простояли. Осень уже началась, а мы как будто и не уходили. Где нападение-то?
Через холодный мрак постов плывут тусклые пятна карманных фонариков. Кто-то из руководства ходит проверять свой бесконтрольный личный состав.
Через полчаса я не выдерживаю испытания этой затеи с обороной, бросаю пост и, роняя во тьме коридора наставленные там ведра, ищу двери своего кубрика. Слоняясь из угла в угол, я думаю только об одном: что бы сожрать? Но на пустых, заставленных посудой полках, нет ни крошки. Обещанный нам начальством продпаек куда-то бесследно исчез. Приходят Сквозняк, Опер и Ара. Как эхо, они повторяют напрасные мои изыски пищи, роются в углах и перетрясают бесконечный суетой тощие кишки своих животов. Я сообщаю им:
— Нет ни черта. Сам только что все перекопал.
Ара взносит вверх руки:
— Ну, слава богу, сознался!.. И то ведь, правда!.. Чего ж мы тут после Ангары-то ищем?! После обжоры этого! Тут уже нечего нет…
Можно пойти в соседние кубрики и что-нибудь попросить. Но нам по-человечески неудобно это делать. Там не откажут. Да вряд ли у них самих больше, чем на одного-двух человек. А есть хотят и они. Мы засыпаем.
Студеная ночь ведет за собой большой обоз кровавых сновидений. Судорожно встрепенувшись и выставив на часы костлявую старуху Смерть, расползаются черные тени мятежного города.
11 сентября 2004 года. Суббота
Сегодняшней ночью план «Крепость» неожиданно получил продолжение. В половине первого в отделе раздается телефонный звонок: в здании больницы на 12-м участке засели боевики. РОВД поднимается по тревоге.
В полной экипировке мы замираем на плацу перед неожиданно допоздна засидевшимся на работе Тайдом. Заплетающимся от спирта языком (веская причина засидеться допоздна), он сообщает нам о начале боевой операции. Спотыкаясь и матерясь в кромешной тьме, начальник лично, чтобы не разбежались равнодушные и необязательные к судьбе своего отдела многие чеченцы и не улизнули обратно спать некоторые недобросовестные русские, ведет нас за ворота к КПП. Все спят на ходу и с остановкой тут же липнут к мягким высоким травам. Расползшись небольшими кучками подальше от покачивающегося на ногах Тайда, которому должность не позволяет упасть рядом со всеми, мы в полудреме ждем немногочисленное, но серьезное подкрепление — машину чеченского ОМОНа.
Единственный дежурный «уазик» отдела по приказу Тайда набивается под завязку. Из тридцати человек, что собраны в бой, на задание едут только тринадцать добровольцев. Я выжидаю крайний момент погрузки и последним прыгаю в машину, занимая первое место от дверей. В машине одни контрактники, единственный чеченец — водитель. Мы едем первыми, за спиной, не отставая, с погашенными фарами, спешит «уазик» ОМОНа.
Часть нас оцепляет больницу снаружи, а омоновцы и те, кто не занят на улице, поднимаются на этажи здания.
Я с контрактником Казахом, высоким, крепко сложенным представителем своего народа, стою на
