Все отъезду знойной бабушки обрадовались, потому что хлопот с ней было двум ее дочерям послешкольного возраста — не счесть! Пока они бабушку от очередного ревнивого ухажера спасали, у них личная жизнь никак не налаживалась. А когда бабушка уехала — половина тетенек барака (не говоря уже об ее собственных дочерях) — сразу замуж вышли. В том числе и за бабушкиных бывших воздыхателей, которые по привычке на общую кухню заглядывали… Словом, наступил мир во всем мире и всеобщее счастье, как при коммунизме. А бабушка в это время всех знакомых письмами с фотографиями забрасывала: она — на берегу, на катере, около дома, с кедровыми орешками, в китайском халате на китайском покрывале с розами и драконами…
А потом родилась я. И в нас тут же полетели посылки с китайскими вещами, которые в ту пору покруче всяких других были. С тех пор на почте нашу семью дружно ненавидели. Потому как посылки нам приходили часто, а уведомления мы все время теряли и документы приносить забывали. Но зато предусмотрительная бабушка одновременно с посылкой всегда писала письмо с точным перечнем посланного. Чтобы нас не ограбили. И каждый раз, когда мы вскрывали на почте посылку и предъявляли опись богатств, почтовые работники стонали от зависти. Потому что мы выгружали на почтовый ободранный прилавок нездешние красивые (исключительно красные) вещи, пересыпанные кедровыми орешками. Бабушка долгое время считала, что я родилась такой же кареглазой брюнеткой, как и вся наша родня. Поэтому покупала в подарок только красное. Потому что когда-то в молодости бабушка усвоила, что брюнеткам надо носить красное и черное, а блондинкам — белое и голубое. Мама ей в каждом благодарственном письме намекала, что китайцы наверняка уже научились красить ткани в разные цвета. А внучка который год ходит во всем красном. Над ней уже смеются. «Сильно смеются, над твоей внучкой, мама!» — писала моя мама своей маме. Но бабушка не сдавалась. Потому что слово «блондинка» для бабушки означало определение моей неземной красоты. К цвету волос она это даже не относила.
А потом бабушка вдруг захотела откормить меня на свежем байкальском воздухе орешками и строганиной. И велела родителям привезти меня на лето. Родители очень обрадовались и в возрасте года повезли ребенка через всю страну на поезде. Меня, привыкшую к манной каше в семь утра и мытью попы после каждого горшка. Поэтому маме пришлось срочно подружиться с поварами, бригадиром поезда и проводницами, чтобы кормить меня жидкой кашей без комков и мыть попу прямо в командирском душе.
Когда мы приехали, бабушка затискала меня до смерти и закормила до поноса. А когда она научилась со мной правильно обращаться, родители уехали, забыв оставить мой синий горшок. Наверное, они заполнили его кедровыми орешками и ели их, печально глядя в окно. И скучали по мне. А потом лето кончилось, но родители за мной не вернулись. Я осталась на Байкале еще на год — есть орешки и маринованный папоротник, гулять с лосями и кататься на катере с бабушкой.
Много поющих бабулек в одной деревне
Я с детства люблю музыку. Если бы я была лошадью, то на звук марша реагировала бы диким ржанием и метанием в строю. От восторга. Но я не лошадь. И даже не Дениска Кораблев, который пел так, что учитель падал на рояль и плакал от счастья.
Когда я про свою судьбу в музыке думала, сразу хотела уехать в деревню. К прабабушке, которая жила в домике напротив колонки. И когда вечером все бабки приходили с ведрами за водой, они ставили ведра в очередь около колонки, а сами садились семечки грызть на нашу завалинку. Меня, как не доросшую до разговоров, отгоняли на приступочку возле крыльца и эксплуатировали раз в полчаса. Мне нужно было веником сметать шелуху и выбрасывать мусор. Но я не протестовала, потому что за это мне можно было семечки прямо во рту грызть и слушать все деревенские новости за день. И я прямо дышать забывала, когда все это слушала: «А тракторист-то наш Коля-Чебурашка свою Любку за космы вчерась оттаскал! Да так, что она два дня голову не моет… ой, как он ее об приступку колошматил! А он потом напился и заснул в сарае — так Любка его батогом-то и приложила. Два ребра сломала — ну, он теперь и не пьет. Целый день». Так я училась жизни.
А однажды к прабабушке на постой приехали студентки-филологи с магнитофоном. И стали записывать песни донского казачества. Где ж их еще записывать как не в нашей деревне на реке Хопер? Вся шумная родня, которой не меньше полдеревни было, страшно загордилась и стала к бабушке ходить песни петь. Она их пыталась выгнать:
— Девки! — кричала прабабушка своим восьмидесятилетним сестрам и дочерям. — Совесть у вас где?! Скока можно хлыстаться ко мне? Вам на своих сотках сорняки полоть надыть, а вы все подолами трясете по деревне!
Но «девки» все равно ходили к нам «кажный вечер» и нетерпеливо ждали своей очереди петь в микрофон. На десятый день все песни кончились. Остались только похабные частушки, которые бабки тоже спели, дробно топоча запыленными пятками по чистым прабабушкиным половицам и выталкивая друг друга грудью в круг. Застенчивые девушки-филологи валялись под столом с кружевной скатеркой и нервно икали. Старушки потом долго отпаивали их чаем и откармливали пирожками. Через месяц филологи с магнитофоном, расцеловав всех старушек, уехали на автобусную станцию, прижимая к груди кулечки с пирожками и ватрушками.
И началась в деревне вроде бы прежняя жизнь, но мне она была уже не по вкусу. Тут я и решила тряхнуть старушками. Вечером над лавочкой висело объявление — «ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! Сегодня будет концерт! Песни, частушки и Алла Пугачева! Исполняю я!»
Восторгу старушек не было предела. Все лучшие места были заняты задолго до начала концерта (сразу после возвращения стада).
Сильно хлопали мне после номера с шалью. Поясняю. На плечи накидывается шаль из кружевной накидки для подушек, выступающий становится в пол-оборота к публике и, отстукивая ритм ногой, начинает громко петь очень-очень грустную песню. Песня про казачку, которую мама долго не пускала гулять с ребятами, чтобы она не забеременела, а потом сосватала за старого-старого мужа. И теперь казачка грустит и хочет утопиться (в это время поющий голосит как можно громче, отвернувшись от зрителей и шалью вытирая потоки слез). Но в этот трагический момент молодая казачка откуда-то понимает, что скоро родит (откуда? и к чему такая срочность?). Конец песни загадочен — казачка все-таки умерла, с мужем вообще непонятно что стало, а влюбленный в нее парень молодой (неизвестно откуда появившийся к четвертому куплету) утопился с горя. К концу песни я, жалея всех умерших, сильно голосила и качалась, размахивая шалью. Старушки млели и шептали — «ну, чисто Алла Пугачева!». Тут я поняла, что пора менять репертуар и без перерыва начала петь «…ледяной горою айсберг из тумана выползает…»
Несмотря на то что все песни Аллы Борисовны я пела на одну заунывную мелодию и с подвываниями, старушки скинулись по 20 копеек мне на пряники и долго еще хвалили меня за талант.
Концерты шли ежедневно из-за жесткого гастрольного графика. Скоро меня должны были увезти, и я торопилась. К концу недели в карманах моей куртки скопилось мелочи на половину велосипеда. А мой репертуар пополнился еще десятком похабных частушек.
Когда мама приехала забирать меня из деревни, чтобы отмыть перед школой, я больше не интересовалась воровством яблок, рогатками и самокрутками. Я хотела только одного. ПЕТЬ!!!
После третьей же песни мама сдалась. Она отвела меня в музыкальную школу. Где мне предложили спеть что-нибудь «для знакомства с моим голосом». Я решила начать с веселого. С частушек.
