Помню — в годы той эпохиОн не раз мне признавался,Что приятны даже блохи,—Если блохи от нее.Полюбив четыре пудаНежно-девичьего мяса,Он твердил мне: «Это чудо!»Я терялся и молчал.В день прекрасный, в день весенний,В день, когда скоты, как люди,Он принес ей пук сирениИ признание в любви.Без малейшего кокетстваЧудо просто возразило:«Петр Ильич! На ваши средстваМы вдвоем не проживем…»И, воздержанный, как кролик,С этих пор Ромео бледныйНачал пить, как алкоголик,Утром, днем и по ночам.Чудо в радостном волненьеМне сказало: «Как я кстатиОтклонила предложенье!Пьющий муж — страшней чумы».Вот и все. Мой друг опился,Трафаретно слег в больницуИ пред смертью все молился:«Чудо, чудо!» Я молчал.<1911>
Всегда готовое голодное витийствоНашло себе вопрос очередной: Со всех столбов вопит «Самоубийство»,—Масштаб мистический, научный и смешной.Кто чаще травится — мужчины или дамы,И что причиной — мысли иль любовь?Десятки праздных с видом Далай-ЛамыМакают перья в тепленькую кровь.И лихачи, искрясь дождем улыбокИ не жалея ловких рук и ног,В предсмертных письмах ищут лишь ошибок:Там смерть чрез ять, — а там — комичен слог.Последний миг подчас и глуп, и жалок,А годы скорби скрыты и темны,—И вот с апломбом опытных гадалокВедут расценку трупов болтуны.В моря печатных праздных разговоровВливаются потоки устных слов:В салонах чай не вкусен без укоровПо адресу простреленных голов…Одних причислят просто к сумасшедшим,Иных — к незрелым, а иных — к «смешным»…Поменьше бы внимания к ушедшим,Побольше бы чутья к еще живым!Бессмысленно стреляться из-за двойки,—Но сами двойки — ваша ерунда,И ваш рецепт тупой головомойки